Цветы тьмы
Шрифт:
Маша как в воду глядела, не подозревая об этом. Вихри пурги вдруг стихли. Все стояли возле окон и глядели, не веря своим глазам. Снег тихо лежал на домах и на полях. На всех этих белых просторах не было ни души – ни человека, ни зверя, только белизна на фоне белизны и тишина, которая ощущалась и сквозь окна.
– Вот и этот кусок жизни подошел к концу, – проговорила одна из женщин.
– О каком куске жизни ты толкуешь? – не замедлил последовать вопрос.
– О десяти годах, проведенных в этом месте: комната, зал, мадам, сторож, гости, отпуска, все хорошее и все плохое. Еще немного, и придут русские и все порушат. Понимаешь теперь?
– Для меня нет разницы. Что это меняет?
– Есть разница, еще и какая. Русские придут и устроят над нами судилище. Сторож мне подробно растолковал: каждой, которая спала с немцами, – смертный приговор. Нас повесят на городской площади, и весь город явится полюбоваться на казнь.
– Ты преувеличиваешь.
– Я не преувеличиваю, я говорю в точности то, что говорят и что сердце мне подсказывает: русские уже готовят виселицы, они не знают сострадания.
Виктория стояла на своем и лишь повторяла:
– Нельзя страшиться, страх нас унижает. Господь отец наш, Он нас любит и смилуется над нами. Нельзя предаваться воображению и фальшивым мечтаниям. Отныне и впредь каждая женщина обязана говорить себе: „Что я согрешила – мой грех. А теперь я передаю саму себя и все свои действия в руки Божьи, пусть Он направит меня, я готова все в точности выполнять, как сверху мне повелят. Люди – зло, только Всевышний чист“.
Виктория говорила с религиозной убежденностью, однако женщины не слушали ее. Они стояли у окон, пораженные и трепещущие. И когда опустилась темнота и настала ночь, они не отошли от окон.
Виктория, надо отдать ей должное, не позволяла им погрузиться в свои страхи. Она все время повторяла:
– Не важно, что сделают люди во власти, важно то, что Господь сотворит. Страшиться людей – это грех, преодолейте страх и прямой походкой ступайте к Всевышнему. Господь наш Иисус не боялся, когда Его распинали на кресте, потому что Он и Всевышний были воедино. Кто верен своим правилам, достоин Царствия небесного. Запомните, что я говорю вам.
Настала тишина, никто не проронил ни слова, не задал ни вопроса.
Вдруг одна из подвыпивших женщин протянула руку к Хуго и сказала:
– Иди ко мне, миленький, я хочу тебя обнять.
– Отстань от него, – решительно вмешалась Марьяна.
И все тут же разошлись по своим комнатам.
Ближе к утру началась паника, и все женщины в страхе разбежались. Марьяна и Хуго крепко спали, а когда проснулись, в доме уже никого не было, кроме Виктории и пожилой уборщицы Сильвии, да и те стояли в пальто, готовые отправиться в путь.
– Что это с тобой? – спросила Виктория.
– Я спала и ничего не слышала.
– В доме ни души. Девушки бросили большую часть своих шмоток, не хотели их тащить. Жаль.
– А что, русские пришли? – удивленно спросила Марьяна.
– Они уже заняли весь город.
– Страх какой!
– Нечего бояться, – Виктория не забыла своих поучений и в этот ранний утренний час.
– Я только захвачу чемодан – не выдержу без коньяка и сигарет – и пойду, – сказала Марьяна, как будто речь шла просто о перемене мест. Марьяна запихнула в маленький чемоданчик немного одежды, туфли, бутылки и сигареты. Рюкзак Хуго был уже готов.
– Мне не требуется ничего больше, это именно то, что нужно, – говорила Марьяна обычным своим голосом.
Заведение вдруг стало похоже на большое тело, которого лишили души. Виктория поторопила Сильвию:
– Этот дом полон нечисти, пошли отсюда побыстрее.
Небо было высоким и голубым, свет ярким и ослепительным. Все дни заточения в чулане Хуго рисовал себе освобождение как безостановочный окрыленный бег. А сейчас он, тяжело шагая, плелся вслед за Марьяной.
– Жалко, что мы не встали раньше, – сказала Марьяна, резко сворачивая по направлению к роще.
Роща была негустой, и низкие деревья почти не скрывали их с Марьяной. Не чувствуя себя в безопасности, она сменила направление и в конце концов уселась под деревом и сказала:
– Нужно отыскать место поукромнее. Здесь все на виду.
Хуго знал, что скоро она вытащит из чемодана бутылку, глотнет, и ее настроение улучшится.
– Тебе не холодно? – спросила она, дрожа.
– Нет.
Хуго понравились наклон ее головы и вопрос, который за этим последовал. Теплота ее тела и аромат духов все еще обволакивали его. Он взял ее за руку и поцеловал ее. Марьяна улыбнулась, достала бутылку из чемодана, сделала глоток и сказала:
– Небо красивое, правда?
Он впервые увидел ее красоту при свете дня и был поражен.
– Нам нужно найти дом, без дома прожить нельзя. В монастырь мы не пойдем. В монастыре трудятся, как рабы, и все время молятся. Я Бога люблю, но у меня нет желания все время молиться.
Она бормотала это, а Хуго внимательно вслушивался. В этих бормотаниях всегда звучали ее сокровенные желания, и они были большей частью фантазиями, не имевшими ничего общего с реальностью. Сейчас он мог следить за ними, поскольку она говорила медленно, то грустно, то радостно, а в конце подвела для самой себя итог:
– Довольно я страдала, а теперь стану жить на природе, только я и Хуго. Ты меня понимаешь, правда ведь? – обратилась она к нему.
– Кажется, да, – осторожно отвечал Хуго.
– А ты не сомневайся, миленький.
Хуго не ожидал такого ответа и рассмеялся.
– Да будет тебе известно, нерешительность работает против нас!
Они были уже за городом, среди белоснежных полей. Отсюда Хуго была видна белая церковь, водонапорная башня и несколько незнакомых ему зданий. Проведенные в чулане месяцы отдалили его от любимого им города, и теперь при виде окраин ему вспомнились длинные прогулки вместе с папой вдоль реки, по закоулкам рынка и по потаенным местам, известным только его отцу.