Цветы тьмы
Шрифт:
– Что же мы будем есть, маманя?
– У меня осталось еще немного кукурузной муки, завтра я дам каждой по ломтю мамалыги.
Теперь Виктория разговаривает в полный голос и решительным тоном. Девушки внимательно вслушиваются в каждое ее слово и не боятся ее. Она больше не может кормить их, как делала многие годы, но веры у нее в избытке.
У Марьяны осталась четверть бутылки коньяка. Она его экономит, отпивает по каплям и говорит:
– Что я стану делать, когда коньяк закончится? Разума лишусь. Хуго, миленький, береги бутылку, а если буду просить ее, говори мне, что я должна сохранить остаток на черный день. Я не стану на тебя злиться.
Но ночи – сплошное удовольствие. Он пьет остатки коньяка из ее рта, лежа между ее ног, и слышит лишь любовный шепот.
– Ты чудный кутенок. Все годы я тосковала по тебе. А теперь ты мой навсегда.
Хуго слушает и делает все, как она хочет. Иногда его обуревает внезапный страх, но он преодолевает его и говорит себе: „Марьяна меня любит, и мне нечего бояться“.
Все спят допоздна, а в полдень Виктория выносит икону, ставит ее на стул, девушки преклоняют колени и молятся.
– Молитва сокрушает напасти и изменяет судьбу, – внушает им Виктория.
– Что бы мы без тебя делали, маманя?
– Это не я, это Господь послал меня к вам. Господь заботится о своих созданиях. Ничего в этом мире не случайно.
– Что мы станем без тебя делать? – спрашивают их глаза.
– Я дала вам то, что Господь велел мне вам дать. Теперь образ Иисуса запечатлен в ваших сердцах, и вы чувствуете также и своими телами, что есть Бог на небесах. Нельзя бояться и нельзя отчаиваться.
– А что же будет с нашими грехами?
– Кто покается и пообещает не повторять их, грехи того зачеркиваются.
А тем временем мадам сбежала, спасая свою шкуру. Девушки взломали ее квартиру, и перед ними предстали изобилие и роскошь. На мгновение они застыли в изумлении, а потом грабеж пошел вовсю. Драгоценностей и денег не обнаружилось, но зато нашелся полный шкаф напитков и шоколада.
– Раз нет хлеба, будем пить ликер и закусывать шоколадом, – сказала одна, и все поддержали ее. И воцарилось веселье, как после удачного ограбления. Марьяна разжилась пятью бутылками коньяка, двумя ликера, кучей шоколада и большим пакетом сигарет. Ночью настроение было ликующим, все снова возвращались и очищали квартиру мадам, находя новые укромные местечки. Драгоценностей и золотых монет так и не было, зато нашлась коробка с шелковыми чулками и духами.
Виктория предупреждала их:
– Не возрадуйтесь падению врага вашего, запрещено чересчур ликовать.
– Мадам из ночи в ночь притесняла нас.
– Господь не любит злорадства.
За последние недели Виктория полностью переменилась. Лицо ее похудело и побледнело. Она больше не разговаривает, как все прочие люди. Она изрекает суждения, как ясные и четкие, так и непонятные. Когда ее что-то раздражает, глаза ее загораются, взгляд обжигает.
Накануне казалось, что метель стихает. Но, как выяснилось, это был лишь перерыв. Час от часу ветер усиливался, и утром двор и поля оказались заваленными снежными сугробами. На улице не было ни души. Заведение наполнилось хрустом шоколада и печенья под выпивку и распеванием песен под аккомпанемент заявлений:
– Что мы делали для немцев, то же будем делать и для русских. Недаром нашу профессию называют старейшей. С древних времен мужчина нуждается в женщине. Каждому понятно, что в нашей профессии клиентов не выбирают. Кто пришел, тому и рады. Сегодня немцы, завтра русские.
– Русские ревнивые.
– Мы их обслужим в точности, как обслуживали немцев, даже лучше, ведь украинский и русский народы – братья.
Это был голос Маши. В нем слышится практичность домохозяйки. Она постарше других женщин, в ее разговоре все разложено по полочкам, и все зовут ее „наша Маша“.
Хуго различает большинство женщин по голосам, хотя и не по именам. У каждой есть прозвище, кроме Кити. После того как ее избили, лицо у нее стало синевато-желтое, глаза ввалились. Она не жалуется, но вид у нее несчастный, она словно вопрошает: „Что во мне такого дурного, что меня не терпят сильные женщины? Правда, что я не большая и не сильная, и из-за этого нужно меня колотить?“ Уборщица Сильвия жалеет униженных и оскорбленных, она приготовила для Кити яблочное пюре и говорит:
– Это тебя подкрепит и подлечит.
Каждый миг преподносит новые сюрпризы. Вечером одна из женщин обратилась к Марьяне:
– Какой у тебя симпатичный парнишка, почему ты бережешь его только для себя? Нам тоже хочется немножко поласкать его.
– Постыдись, он еще ребенок, – укорила ее Маша материнским голосом.
– Я ничего такого не имела в виду, просто хочется его приласкать. Иди сюда, мальчик, иди ко мне.
Хуго замер на месте, не произнося ни слова.
Марьяна же отреагировала со сдерживаемой злостью:
– Оставь его в покое.
– Ты ужасная эгоистка, – злобно ответила женщина.
– Эгоистка?! – вся напряглась Марьяна.
– Беречь его только для себя – что это, если не эгоизм?
– Я его берегла с опасностью для жизни – это ты называешь эгоизмом?
– Не прикидывайся дурочкой, мы не первый день знакомы.
– Ты ошибаешься.
– Нет, не ошибаюсь.
Маша вмешалась:
– К чему этот спор? Он наш общий.
– Я не согласна, – возразила Марьяна. – Мать Хуго была моей подругой детства. Я обещала ей беречь его и буду беречь до последнего своего вздоха.
– Каждой женщине нужен ребенок, каждая женщина тоскует по своему дитяти. Почему же не позволить ей слегка приласкать его или поцеловать? Это очень естественно, – сказала Маша своим материнским голосом.
– Я ее хорошо знаю, – отвечала Марьяна, не глядя на ту женщину.
– Не нужно ссориться, еще немного, и метель уймется, и каждая из нас пойдет своей дорогой. Кто знает, когда снова встретимся. Давайте расстанемся подругами? Жизнь коротка, как знать, что нас еще ожидает? – сказала Маша голосом матери семейства, беспокоящейся о своих чадах.