Цветы тьмы
Шрифт:
– Ты правду говоришь.
– Скажи это чуть погромче, а?
Услышав такую просьбу, Хуго повысил голос и закричал:
– Марьяна говорит правду, пусть все знают, что нет никого лучше Марьяны, она красивая, добрая и верная!
После этого другой дух обуял ее, и она заговорила об иной жизни, ожидающей их в горах.
– Люди в горах спокойные, трудятся себе в полях и на огородах. Мы тоже станем работать на грядках, а после полудня сидеть под развесистым деревом, есть мамалыгу с сыром и со сметаной и запивать душистым кофе. Будет тепло и приятно, и мы чуток вздремнем. Подремлем – и снова на грядку. Работа на земле хороша для тела и для души, мы поработаем до заката солнца, а вечером вернемся в хату, и никто нам слова дурного не скажет.
А пока что они снова собрали хворосту и разожгли костер. Марьяна приготовила чай и собралась уже погрузиться в свои мечтания, но тут на их горе появился, будто из-под земли возник, крестьянин. Он окинул их взглядом и сказал:
– Что ты здесь делаешь?
– Ничего, – ответила она испуганно.
– Проваливай отсюда.
– Что дурного я сделала?
– Ты еще спрашиваешь?
Похоже было, что он собирается подойти и ее ударить. Марьяна вскочила на ноги и закричала:
– Я смерти не боюсь. Бог правду знает и рассудит меня по справедливости. Бог не терпит лицемеров и ханжей.
– Убирайся отсюда, я тебе говорю.
– Господь на небесах знает в точности, кто праведник и кто злодей.
– Это ты-то о Боге толкуешь? – сказал он и плюнул в ее сторону.
– За этот плевок ты еще заплатишь. Господь всякую несправедливость помнит. Ты свое получишь и на этом свете, и на том тоже. Его счетная книга открыта, и Он туда все записывает.
– Шлюха! – прошипел он и пошел восвояси.
Марьяна снова села, кипя от ярости. Хуго знал, что сейчас ее лучше не трогать. Когда Марьяна в гневе, она умолкает и кусает себе губы, а сразу после этого долго ругается, попивает из бутылки и не переставая бормочет. Хуго нравится слушать ее бормотание, похожее на журчание воды.
Внезапно, будто очнувшись, она сказала:
– Марьяна чересчур занята собой и забывает, что у нее есть чудный паренек. Нам нужно научиться видеть хорошее. Моя бабушка говаривала: „Мир полон добра, и жалко, что глаза его не видят“. А ты свою бабушку помнишь? – в который раз удивила она его.
– Дедушка с бабушкой живут в Карпатах, у них там небольшое хозяйство, и мы к ним приезжаем в летние месяцы. Жизнь в Карпатах так отличается от городской. Там часы по-другому тикают, и стрелки у них другие. Утром выходишь погулять, а возвращаешься вечером. И так каждый день.
– Дедушка и бабушка религиозные?
– Дедушка молится каждое утро. Он закутывается в талит так, что его лица не видно. А когда бабушка молится, она прикрывает себе лицо обеими руками.
– Я рада, что ты с ними виделся.
– Там все так красиво, очень тихо и покрыто тайной.
– Есть вещи, которые мы видим и не понимаем, но со временем они проясняются. Я рада, что ты видел, как твои дедушка и бабушка молятся. Когда человек молится, он близок к Богу. В детстве я умела молиться. С той поры много воды утекло.
Они поднялись на ноги и тронулись дальше. Из пригородных селений вдоль главной дороги слышался рев танков и приветственные возгласы жителей. Они отошли подальше и пробирались по талому снегу. Его ботинки промокли, и Хуго пожалел, что оставил вторую пару в чулане.
Снова ему представился чулан, Марьянина комната и зал, где собирались молодые женщины. Долгие проведенные там дни теперь виделись ему как бы принадлежащими его внутреннему потаенному миру, который как-нибудь в будущем проявится ему во всех деталях – а пока что заперт за семью замками.
– О чем ты задумался?
– О чулане и о твоей комнате, – не стал таиться от нее он.
– Лучше бы позабыть о них. Для меня это был тюремный карцер. И люди, и стены там только омрачали мою жизнь. Спасибо Богу, что вызволил меня из этой темницы и дал мне тебя.
Пока они пробирались по снегу, Марьянино настроение переменилось, и она сказала:
– А ведь ты меня позабудешь. Вырастешь, у тебя будут другие интересы, бабы будут за тобой бегать. А меня будешь вспоминать как странную женщину, повстречавшуюся на твоем жизненном пути. Ты в жизни преуспеешь, в этом я не сомневаюсь. Твои большие успехи не оставят тебе даже минутки, чтобы спросить себя, что за Марьяна такая была со мной в заведении и в чистом поле.
– Марьяна, – осмелился прервать ее он, – я всегда буду с тобой.
– Так говорят для приличия.
– Я люблю тебя, – сказал он прерывистым голосом.
– Ну-ну.
– Я пойду с тобой, куда бы ты ни пошла, пусть в твоем сердце не останется ни тени сомнения.
Марьяна усмехнулась и сказала:
– Тут нет твоей вины, миленький, это такая уж мерзкая человечья натура. Человек состоит лишь из плоти и крови, он раб сегодняшнего дня с его нуждами. Когда у него нет дома, и нет у него еды, и нет у него живой души, он делает то, что и я делала. Я могла быть прачкой или прислугой в доме у богатеев, но только почему-то я пошла в эти, как их называют, заведения. В заведении ты уже не ты, а кусок плоти, который переворачивают, выворачивают, щиплют, а то просто кусают. К концу ночи ты измучен, изранен и хоронишь себя на дне колодца под названием сон. Теперь ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?
– Я пытаюсь.
– Марьяна не любит слово „пытаюсь“. Либо тебя понимают, либо не понимают. „Пытаюсь“ – это слово избалованных, которые не умеют принимать решений. Слушай, что Марьяна тебе говорит: не говори „я пытаюсь“, а делай!
День, начавшийся с чистого яркого неба, внезапно стал облачным, и сильный ливень обрушился на них. В поисках дерева, под которым можно было бы укрыться, они обнаружили пустой крытый амбар, и Марьяна, пребывавшая в приподнятом настроении, немедленно провозгласила:
– Господь оберегает простаков. Господь знал, что нет у нас дома, и припас для нас крышу над головой.
Марьяна нечасто молится, зато частенько объявляет, что есть Бог на небесах, а раз есть – то нечего страшиться, и если настигнут тебя неприятности, припомни свои деяния и прими горести с любовью.
В Марьяниной вере нет последовательности, и не раз перед лицом лишений ее обуревает отчаяние. Раз он обнаружил ее бьющейся головой об стену и горько стенающей:
– Зачем я на свет появилась? Во имя чего я понадобилась на этом свете? Только чтобы служить подстилкой для солдат? Если для этого, лучше мне умереть.