Цветы тьмы
Шрифт:
– Бакалейная лавка, лавка посреди снежной пустыни! Кто бы мог поверить!
На этот раз зрение не обмануло Марьяну – сарай в самом деле оказался деревенской лавочкой. За прилавком стояла немолодая женщина.
– Доброе утро, мамаша.
– Утро уж минуло, доченька, – поправила ее женщина.
– А я все еще цепляюсь за кончик его фартука, – натужно пошутила Марьяна. – Мы зашли купить буханку хлеба и немного растительного масла, а если от доброты душевной добавите луку, очень будем вам благодарны.
– Нет у меня хлеба, война нас опустошила.
– Нам довольно
– Нет у меня никакого хлеба, доченька, только картошки и немного сыру могу продать тебе.
– Давай, мамаша, я заплачу тебе.
– Какими деньгами-то заплатишь?
– Немецкими.
– Говорят, немцы отступают, кому нужны будут их деньги?
– Возьми этот браслет, он из серебра с драгоценными камнями, и прибавь мне немного копченого мяса или колбасы.
Женщина была удивлена таким предложением, но красота сверкающего украшения ее очаровала.
– Это серебро или олово? – спросила она, чтобы не выдать своего желания заполучить вещицу.
– Чистое серебро, честное слово.
– Бог знает, правда ли. Погляжу, что у меня еще есть, – она нагнулась и достала из ящика немного картофеля.
– Будь пощедрее, мамаша!
– Человек о себе обязан думать, разве не так?
И она достала из кладовки немного сыру, маленькую колбаску и две луковицы.
– Положу тебе это в мешочек, – смягчился ее голос.
– Благослови тебя Господь, – поблагодарила ее Марьяна.
Они вернулись в поля. Солнце стояло в зените, и было тепло. Под снегом уже бурлила вода, там и здесь слышалось ее журчание. Марьянино лицо посветлело, и по нему было видно, как она довольна, что сумела раздобыть провизии.
– Еще немного, сядем, разожжем костер и устроим себе царское пиршество. Но не под открытым небом. Марьяна ищет дерево с развесистой кроной. Марьяна не любит сидеть на открытых местах.
По дороге им попадались деревья, но не развесистые. Наконец они нашли дерево по своему вкусу, разложили под ним свои пожитки и принялись собирать хворост для костра. Марьяна положила между хворостинами несколько бумажек, и через несколько минут огонь разгорелся.
– Я люблю костры, они напоминают мне детство, – сказала она, и лицо ее засветилось.
Они сидели и смотрели на костер. Языки пламени были тонкие и синеватые, от них шел приятный запах горящего дерева. Они долго ими любовались. Картофелины в углях костра покрылись темно-коричневой корочкой, и было так приятно сидеть и ничего не делать.
– Бог знает, что дальше будет, но пока есть, чем утолить голод, не о чем беспокоиться. Если погода останется как сейчас, мы сможем добраться до гор за два-три дня, а там нам будет полегче. В горах не гоняются за людьми, которые ничего дурного не сделали.
Сверкающий снег покрывал все вокруг и не нес в себе никакой угрозы, но Марьяна, как видно, чего-то опасалась, потому что снова повторила:
– В горах за нами не будут гоняться.
Картошка и сыр были вкусные, а еще Марьяна растопила в миске снег и приготовила чай. Этот чай и шоколадные вафли вызвали в памяти Хуго воспоминания о поездках за город, которые они совершали в межсезонье, когда зима переходила в весну. Мама любила белые подснежники, показывавшиеся из внезапно оголившейся, черной и влажной земли.
Вид далеких и забытых гор, возникший у него перед глазами, ослепил Хуго, и он зажмурился. Тут же явственно увидел маму, стоящую на коленях и с изумлением вглядывающуюся в белоснежные цветы, и папу, который, заметив это, тоже наклонился, и какое-то мгновение они вместе любовались, не произнося ни слова.
Этот потаенный образ, вдруг представившийся ему, поразил его, и слезы сами по себе потекли по его лицу.
– Что это с тобой? Такие большие парни, как ты, уже не плачут.
– Мне родители вспомнились…
– Нельзя реветь. Мы отправляемся в далекий и опасный путь, кто будет о Марьяне заботиться? Избалованный юнец хнычет, а сильному и смелому парню плакать нельзя. Нам придется лезть в горы, перебираться через ручьи и добывать себе хлеб из земли. Сильный парень умеет терпеть и никогда не ревет.
Ее голос был настойчивым, и Хуго почувствовал, что ошибся и должен поскорее преодолеть эту слабость.
– Прости меня, – сказал он и вытер себе лицо.
– Плаксивость непростительна. Все эти годы мне хотелось плакать, но я терпела. Кто плачет, дает этим миру знать, что он потерялся и нуждается в жалости. А кто просит пожалеть его, тот жалок. Нельзя быть жалким. Кем угодно можно быть, только не несчастненьким. Ты понимаешь?
– Я понимаю, – ответил Хуго, и не было никаких сомнений, что он действительно понял.
– Отныне чтоб ни единой слезинки.
– Я обещаю.
Они еще долго сидели и пили чай. Выражение Марьяниного лица не стало мягче. Она была погружена в свои мысли, и в глазах ее читалась большая озабоченность. В душе Хуго понимал, что, если станет сейчас извиняться, она не разжалобится. Ему нужно обождать и со временем доказать ей, что он смелый и что чувствительность и слабость больше не имеют над ним власти.
– Я думала о тебе, – прервала Марьяна свои раздумья. – Ты изменился и повзрослел, но тебе еще предстоит пройти немалый путь. Евреи балуют своих детей и не подготавливают их к жизни, как следовало бы. Украинский мальчик работает в поле, и если получает колотушки, то не плачет. Он знает, что жизнь – это не фунт изюму.
Потом она сделала несколько глотков из бутылки и перестала шпынять его. А он собрал еще сучьев и подбросил их в костер.
– Иди ко мне, миленький, дай поцеловать тебя. Хорошо, что ты со мной. Трудно жить одной. Дурные мысли душат тебя.