Цветы тьмы
Шрифт:
– Читай, миленький, у тебя чудесный голос. Я не понимаю этих стихов, но они возвышают мне душу. А ты понимаешь?
– Мне тоже не все понятно.
– Если найдем священника, он нам объяснит. Иногда они выходят из церкви и гуляют вдоль реки.
С тех пор как они в дороге, Хуго перенял ее манеру разговора. Когда ему что-то удается или когда Марьяна преодолевает свою хандру, он говорит: „Слава Богу“. Марьяна чувствует, что она передала Хуго что-то из своего внутреннего мира, и раз сказала ему:
– Возьми от Марьяны сердцевину, а шелуху отбрось. Ее сердцевина – это вера в Бога, а шелуха – это ее хандра. Эта хандра все время пытается низвергнуть ее в преисподнюю. Если б не эта хвороба, жизнь ее была бы другой. Остерегайся хандры, словно чумы.
Но были также и дни смеха и пьяненьких радостей. Тогда она говорила:
– Правда ведь, Марьяна еще молодая и красивая?
– Чистая правда.
– Если дойдем до безопасного места, приведу себя в порядок, и вся моя краса будет принадлежать тебе.
– Спасибо, – ответил Хуго, не найдя других слов.
– Мы как пара голубков, видел ты когда-нибудь, чтобы голубок благодарил голубку? Они порхают с ветки на ветку, радуются друг другу, а когда настает вечер, засыпают, вдоволь наворковавшись.
В другой раз она сказала:
– Жалко, что вода в речке холодная. А то мы бы в нее зашли и плескались бы, будто две рыбки. Я купалась в речке только когда была маленькая, а с тех пор нет. Очень мне хочется поплавать. Мне кажется, что купание избавило бы меня от хандры. Когда человек после купания выходит из воды, он сразу же распрямляется, а его глаза видят все в великолепных цветах. Разве я не права?
Хуго нравится такая ее способность удивляться простым вещам. Он чувствует, что в такие моменты она связана с чем-то, что скрывается у нее внутри, лицо ее преображается, и она не вполне владеет собою.
Во время одного из привалов она сказала ему:
– Жалко, что люди убивают животных и едят их. Это отвратительно. Животные так похожи на нас, что их убийство – богомерзкое дело. Мой папа, светлая ему память, перед каждой Пасхой резал свиней. Как вспомню это кровопролитие, у меня до сих пор мурашки по коже бегают. Я тогда поклялась себе не есть мяса. Понятное дело, клятвы не сдержала.
– Наша семья – вегетарианцы, – поведал он ей.
– Вот не знала.
– Только фрукты, овощи и молочные продукты.
– Всегда я говорила, что евреи более чувствительные, только что дала им эта чувствительность? Их только еще больше преследовали. Никогда не забывай, что твоих соплеменников жестоко убивали на улицах только оттого, что они евреи.
– Я не забуду.
– Согнали их в гетто и выслали неизвестно куда – потому только, что они евреи. Бог не прощает таких несправедливостей. Он обрушит на них потоп. Запомни, преступление нельзя оставлять без ответа.
Но были и дни полного молчания. Марьяна сидела на одном месте, погруженная в созерцание, и Хуго все время напоминал себе: „Я обязан запечатлеть в своей памяти каждую деталь этого странствия“. Когда Марьяна погружена в раздумья, иной свет освещает ее лицо, морщины на лбу расправляются, и волосы гладко спадают на плечи. Иногда ему кажется, что печаль медленно гложет ее чудесную натуру, но тревожиться не нужно – восхищение чудесами мира укрепит ее и зажжет свет на ее лице.
– Позабудь о моих печалях и злости и помни тот свет, что был между нами, – сказала она ему как бы мимоходом.
Крестьянка продала им несколько яиц и кувшин сметаны, и они расположились на земле, чтобы поесть. После еды Марьяна сказала ему:
– Из всех людей, которые были со мной, только ты мой.
– Ты очень красивая, – не сдержался Хуго.
– Я очень рада, что нравлюсь тебе. Женщина без поклонника – как замурованный родник. Жизнь постепенно душит ее, красота ее вянет. Теперь, слава богу, я далека от всех своих мучителей. Теперь я принадлежу сама себе и только с тобой.
– Мне не трудно спать на улице, я могу разводить костры, они нас обогреют.
– Это очень мило с твоей стороны, только не забывай – весной идут дожди, и иногда очень сильные.
– Мы можем построить шалаш.
Так они сидели и разговаривали, пока не закончились слова, и они вдвоем улеглись и уснули.
То, что по Марьяниным предсказаниям должно было произойти, случилось-таки, хотя и не совсем так, как она представляла себе. Они сидели под дубом, пили чай и глядели на костер, когда откуда-то появились трое низкорослых мужчин. Они были одеты в потрепанные кожаные куртки, и один из них приказал:
– Вставай, женщина, пойдешь с нами.
Марьяна, пораженная, промолвила:
– Почему? Что я сделала?
– Таков приказ.
– Я отказываюсь подчиняться такому незаконному приказу.
– Женщина, ну к чему упрямиться? – спросил он с нарочитым добродушием.
– Я никому не сделала ничего плохого, с какой стати мне идти с вами?
– Свои доводы ты изложишь властям, а пока что вставай, пойдешь с нами.
– Я отказываюсь идти, у меня есть сын, и я должна о нем заботиться.
– Я повторяю еще раз – вставай и иди с нами. Допрос будет коротким, а после него тебя отпустят. Почему ты упрямишься? Это тебе никакого добра не принесет.
– С какой стати мне с вами идти? – она подняла голову, как будто только сейчас очнувшись.
– Ни с какой, таков приказ.
– Как же меня зовут, если вас и в самом деле послали за мной? – набралась она смелости схитрить.
– Марьяна Подгорская, – ответил тот и показал ей листок картона, который держал в руке.
– Я не пойду, на злоязычие я отвечаю презрением.