Цветы тьмы
Шрифт:
– У моей сестры часто меняется настроение, – попробовала она оправдаться.
Но когда они вышли из длинной тихой аллеи, ее снова узнали и снова стали швырять в нее камни. На этот раз конвоиры действовали быстрее и встали на ее защиту, покрикивая на бросавших. Когда это не подействовало, стали стрелять в воздух. Камни же швырять перестали.
– Это вы хорошо сделали, – сказала Марьяна, вздохнув с облегчением.
Они были уже неподалеку от штаба. Марьяна бормотала не переставая, но конвоиры не реагировали. Они были напряжены, и каждому, кто осмеливался швырнуть камень или тяжелый предмет, конвоир грозил пистолетом. Как видно, им было важно доставить Марьяну в штаб в целости и сохранности.
Со временем Хуго будет много думать об этом мучительном походе. Будет пытаться припомнить каждое сказанное и каждое непроизнесенное слово. Марьяна знала, что ее ждет. Она пробовала спастись, но все были против нее, и ее мужество ей не помогло.
Они были уже близко. И сейчас он любовался ее сдержанными движениями и гордой красотой. Даже унижение не омрачило ее ясного взгляда.
– Боже, защити Марьяну, – сказал он и ощутил дрожь в коленях. И тут они подошли к воротам штаба.
– Ну, вот и все, – сказал человек с пистолетом, довольный, что ему удалось довести свою добычу до клетки.
Марьяна поставила чемодан на землю и сказала:
– Постереги чемодан, дружок, скоро я вернусь, никуда не уходи.
Она поцеловала его в лоб и не спеша подошла к низким воротам, пригнулась и исчезла из виду.
Хуго застыл на месте. Это был его город, ему были знакомы его улицы и переулки. И по этому не слишком роскошному району он проходил не однажды. Он огляделся в поисках кого-нибудь из знакомых, но увидел только русских солдат в длинных шинелях. Шли груженные охапками дров крестьяне, да голодные псы слонялись по улицам.
Прошел час, а Марьяна не возвращалась. До него только теперь дошло, что ее допрашивают о ее связях с немцами и обвиняют в измене. Как будто сквозь пелену представилось ему, как она кричала и рыдала, когда над ней издевались по ночам, как угрожала ей по утрам мадам. Тогда он не вполне осознавал весь этот кошмар. Сейчас же, когда он стоял возле часового и ждал ее, зерно истины как бы очистилось от скрывавшей его шелухи. Через пару часов он устал, сел на землю, раскрыл чемодан и, к своему удивлению, нашел в нем еще немного сыра и хлеба. Он съел их, и голод прошел. Оглядываясь вокруг, он заметил повариху Викторию в сопровождении двух солдат. Ее появление удивило его, и он хотел было подойти к ней, как подходят к знакомому человеку в чужом месте, но тут же вспомнил, что она его не любила и обвиняла в том, что он ставит под угрозу обитательниц заведения.
– Что вам от меня нужно? – спросила она одного из конвоиров.
– В штабе все объяснят, – ответил тот раздраженно.
– Я уже не молодая, – сказала она и улыбнулась.
Улица заполнилась народом. Среди местных жителей выделялись беженцы в длинных мешковатых пальто.
– Ты кто такой? – обратился к нему один из беженцев.
– Меня зовут Хуго, – не стал он скрывать.
– Ты сын Ганса и Юлии?
– Верно.
– Ступай на площадь, там суп раздают, – сказал тот и пошел дальше.
Это неожиданное обращение к нему и то, что кто-то вспомнил имена его родителей, вызволило его из состояния страха, в которое он был до сих пор погружен. Перед глазами встали папа и мама, не в образе испуганных беженцев, мечущихся по улицам, а спокойно идущие – так они по вторникам шли в кафе повидаться с друзьями.
Одна за другой появлялись обитательницы заведения. Их сопровождали солдаты, а народ встречал оскорбительными возгласами. Даже Сильвию, пожилую уборщицу, и ту привели. Ее маленькое морщинистое лицо застыло в изумлении и как бы говорило: „Это ошибка, я уже старуха, я была только уборщицей“. Конвоиры не обращали на нее внимания. Они настороженно стояли рядом с арестованными женщинами возле запертых ворот. Из-за тесноты собравшаяся толпа имела возможность выражать свою радость не только глумливыми криками, но и похабными жестами. Часовые даже не пытались никого утихомирить.
Хорошо, что Марьяна уже внутри и избавлена от этого издевательства, подумал Хуго.
Большинство из женщин он знал, хотя и не по именам. Среди них выделялась, как и всегда, Кити. Лицо ее выражало нескрываемое удивление. Тут она выглядела еще более по-детски, чем в заведении, и ее глаза как будто спрашивали все время: из-за чего весь этот шум?
Арестантки не жаловались и не протестовали, а только удивлялись, почему ворота не открываются. Если бы ворота открылись, это избавило бы несчастных от проклятий и насмешек, сыпавшихся на них со всех сторон. Хуго подошел к ним поближе и разглядел получше: симпатичные женщины, некоторые из них похожи на Марьяну. А вместе они смотрелись кучкой обездоленных сирот. Ему очень хотелось подойти к ним и что-нибудь сказать, но суровые конвоиры не позволяли никому приближаться. Так продолжалось еще долго, казалось, что женщины так и будут стоять, пока их не отпустят. Одна из них, высокая и очень похожая на утонувшую Нашу, спросила конвоиров:
– Сколько времени нам тут ждать?
– Это не от нас зависит.
– А от кого?
– От командира. Он тут приказывает. Тут появилась Маша, сопровождаемая двумя конвоирами, и все взгляды обратились к ней, как будто она была не их товаркой по несчастью, а спасительницей. Те, кто был к ней поближе, обнимали ее, а остальные протягивали руки и трогали ее.
– Не нужно переживать, – сказала она. – Мы ничего не станем скрывать и скажем открыто, что нас заставляли. Если бы мы не согласились, нас постигла бы та же участь, что и евреев.
– Правильно, – согласились с ней пленницы.
– И Виктория, и Сильвия подтвердят, что нас заставляли, а если мадам будет нас оговаривать, мы прямо скажем, что это она сотрудничала с оккупантами, а не мы.
Так она стояла и готовила их коллективный ответ на обвинения. Ее слова, как видно, произвели впечатление на толпу, потому что проклятия прекратились и женщины получили передышку. Наступил вечер, ворота распахнулись, и арестанток ввели внутрь. Радостные зеваки разошлись кто куда. Внезапно тишина воцарилась вокруг.
На площади беженцы толпились возле полевой кухни с супом. Они глотали его стоя, в их движениях была поспешность животных, много дней голодавших и теперь, получив вожделенную пищу, утративших интерес к своим собратьям.
Хуго мучила жажда, но он не решался уйти со своего места, опасаясь, что Марьяна возвратится и не найдет его. Мысль о том, что ее вот-вот освободят и они снова пойдут своей дорогой, вдохнула в него новую надежду. Хуго тут же вспомнил зеленые поля, костры, рыбу на углях и Марьяну, будто высеченную из всего этого чуда. Он тщетно попробовал припомнить какую-нибудь из ее замечательных фраз. Но ему, как назло, ничего не приходило в голову.