Дальней дороги
Шрифт:
Итак, нужная аппаратура получена. Сегодня днем - через два с небольшим часа - прилетит та женщина, ребенок которой станет первым гражданином Вселенной. Завтра произойдет эксперимент. Даже не эксперимент это будет, а начало новой эпохи: галактической эпохи.
Сегодня и завтра - решающие дни. Надо надеяться, что ничто не помешает. Формальная сторона вопроса в порядке: необходимые согласия и разрешения всех научных и общественных инстанций у него есть, согласие женщины - тоже. Правда, до начала массового воздействия пройдет еще два десятка лет пока окончательно не выяснится, во что вылился первый опыт. Но что такое - два десятка лет, если речь идет о галактических... Проклятие!
Он поднялся с земли, недовольно ворча нечто в свой собственный адрес: нельзя же до такой степени уходить в свои мысли, чтобы не заметить валяющегося на пути камня. Волгин, Волгин, где твои рефлексы Дальнего. разведчика? Когда-то тебе было достаточно однажды пройти, чтобы потом безо всякого усилия помнить каждое препятствие на дороге, миновать его даже без участия рассудка. А теперь...
Но, черт бы побрал, этого препятствия на пути не было! И это вовсе не камень!
Волгин понял это, как только нагнулся, чтобы отряхнуть колени. Это был не камень, а рамак.
Втянув свои кольца, он лежал в траве, словно греясь на солнце. Можно было подумать, что он спит, но Волгин понял, что это не так: рамаки не нуждались во сне или иной форме отдыха, а батареи, преобразовывавшие свет, тепло и энергию гравитации в электрический ток, были настолько чувствительны, что не могло быть и речи о том, что рамак остался без энергии в этот летний день. Он сам не знал, откуда взялись у него эти сведения; вероятно, кто-то говорил по соседству, а он услышал и бессознательно запомнил: нельзя провести час с лишним в мире рамаков и их создателей и не набраться разных мудростей. Так в чем же здесь дело? Почему рамак не только разрешает человеку споткнуться о себя, но даже и после этого не вступает в разговор - хотя бы для того, чтобы извиниться или посочувствовать? Что-то тут не так...
Он нерешительно переступил с ноги на ногу, потом устыдился этой нерешительности.
– Эй!
– окликнул он негромко.
– Эй, рамак!
Ответом было молчание. Волгин огляделся, как бы в надежде найти кого-то, кто помог бы разобраться в этом. И увидел, что еще три рамака лежат невдалеке, точно так же не подавая никаких признаков жизни.
– Послушайте, - сказал Волгин, присаживаясь на корточки.
– Вы меня слышите?
Он подождал, но безуспешно. Тогда он дотронулся пальцем до шероховатой поверхности солнечных элементов, покрывавших кольцо извне. Он сделал это осторожно, опасаясь, что его поразит разряд. Однако ничего не произошло. Голубоватые объективы, расположенные в верхней части башенки, продолжали, смотреть каждый в свою сторону. В объективе Волгин увидел свое отражение. Ему стало не по себе.
Он встал и отошел на несколько шагов. Затем вернулся.
– Эй!
– закричал он, что было сил.
Тишина зазвенела, и это было все.
Тогда Волгин нагнулся и ухватился за диагравионную антенну, виток которой обнимал нижнюю часть кольца. Поднатужившись, он приподнял рамака с одной стороны. Рамак оказался тяжелым. На действия человека он никак не реагировал. После нескольких попыток Волгину удалось перевернуть массивное создание.
Он заглянул внутрь, в кольцо. Там была странная путаница чего-то. Жгуты и ленты, во всех направлениях извивающиеся, переплетающиеся и расходящиеся внутри сложенного корпуса рамака, трудно было назвать деталями, хотя и органами их никто не именовал бы. Они были сделаны из вещества, напоминавшего пластик, но когда Волгин дотронулся до одной широкой, плотной ленты, служившей как бы соединительным звеном между двумя кольцами, лента зазвенела, как будто была металлической.
Волгин пожал плечами. Он все-таки чересчур мало узнал о рамаках, чтобы объяснить их пассивность в данном случае.
Он уже хотел встать и продолжить свой путь, когда что-то светлое, поблескивавшее в глубине, под лентами и жгутами, привлекло его внимание. Волгин вгляделся, затенив глаза ладонью.
Вначале ему показалось, что в глубине корпуса рамака лежит большое яблоко, размером без малого в человеческую голову. Такие яблоки он видел однажды во сне. Яблоко было окружено прозрачной пленкой, в которой, кроме него, ничего не было, только блестели капли жидкости.
Всмотревшись, Волгин убедился в том, что это, разумеется, не было яблоком. Но это был тоже шар, полупрозрачный шар бело-зеленой окраски. Это мог быть только кристаллический мозг.
Когда Волгин понял это, его охватило чувство, как будто он увидел что-то интимное, запретное, что не должен был видеть. На самом деле так оно и было. Все же он продолжал смотреть дальше. Чуть в стороне, там, где ленты, выгибаясь, образовывали пустое пространство, оказалось второе такое же образование. Оно было маленьким, не более кулака. Волгин понял, что здесь кристаллизовался второй мозг; и поскольку рамак вряд ли* нуждался в дополнительном мозге, вывод мог быть только один: второй мозг в дальнейшем должен был стать основой нового рамака. Повидимому, мозг был единственным органом, возникавшим в родительском теле; остальное уже не выращивалось, а изготовлялось. Догадка была интересна, но она не помогла понять, почему же рамак не подает признаков жизни. Его можно было бы счесть мертвым, но Волгин не был уверен в том, что рамаки умирают.
Он покачал головой и тут же, спохватившись, взглянул на часы: времени оставалось немного, рейсовый дирижабль придет по расписанию, и женщина, которой предстоит сыграть одну из основных ролей в завтрашнем эксперименте, прилетит именно на нем. В конце концов, заботиться о благополучии рамаков вовсе не его дело.
Перед тем, как вернуть рамака в первоначальное положение, Волгин все же еще раз вгляделся в путаницу органов и внезапно просвистел что-то невеселое.
Пожалуй, этот рамак был все-таки мертв.
Волгин на сей раз увидел, что множество тонких проводничков, отходивших от каждого кольца и сливавшихся в более толстые, почернело, как бы от огня. Сначала он думал, что таковы они и должны быть, но теперь разглядел, что кое-где сквозь черноту нагара проглядывал светлый металл.
По-видимому, по этим проводничкам текла энергия, как течет кровь по сосудам человека. Сейчас они, сожженные, наверное, мощным, слишком мощным током, более не могли выполнять своих функций. Но неужели Корн не подумал о предохранительных устройствах? Этого быть не могло. Смерть вряд ли была естественной.
Волгин озадаченно потер лоб. Вряд ли мог быть более убежденный противник рамаков, чем он сам. Но сделать такое?.. Да и невозможно: рамаки наверняка обладали совершенной защитой, и не только от явлений природы; мало ли с кем предстояло им встретиться в космосе.
Если, конечно, они туда попадут, привычно подумал он. Но сейчас эта мысль не нашла отклика в сознании. Мало того: Волгин почувствовал, что если раньше ему трудно было заставить себя поверить в то, что рамак - не машина, а все-таки жизнь, то теперь, глядя на опрокинутого рамака, он начинает испытывать что-то, запоминающее жалость. Не такое, конечно, как если бы умер человек, но все же... Значит, они тоже смертны?