Дальтоник
Шрифт:
Неожиданно принимает позу культуриста и напрягает впечатляющие бицепсы. Он уже больше года занимается с гантелями и гирями, и вот результат. В его положении нельзя быть слабым.
Когда он потрошил лягушек, мышей или даже кошку, это было легко.
Воспоминание.
Белая комната. Доктора. Крик медсестры. Он ухитрился разрезать пополам мышь тупым обеденным ножом. Но это сработало, возникли цвета. Красота. Вот тогда он и понял, как надо действовать.
Стоило воткнуть нож, и черное становилось красным.
Разве можно забыть
Затем он попробовал кошку. И зря. Больше он к кошкам не прикасался. Потому что чуть не лишился тогда глаза. Это было… как там сказал художник в телевизионной передаче Кейт?.. ага, вспомнил — непродуктивно.
Он влезает в комбинезон и принимает вид механика гаража. Засовывает в глубокие внутренние карманы кисти, холсты, пленку, усыпляющее снадобье, ножи. Сверху оставляет латексные перчатки. Резким движением застегивает молнию от промежности до шеи. Затем хватает гантели и торжествующе вскидывает над головой.
Да, он стал крепче, сильнее, но не счастливее. На мгновение накатывает привычное ощущение безысходности. В этой тускло освещенной комнате он совсем один. Мерцающий экран телевизора, вертящиеся в голове обрывки песенок и рекламных объявлений, отрывистые голоса радиоведущих, глухие, как из бочки.
Но к черту. Это все нужно забыть. Потому что он собирается на работу, важную работу, которой ничто не должно мешать. Потому что это… непродуктивно.
Итак, вперед. Она ждет его. И на этот раз, может быть, повезет больше. Он все увидит и запомнит.
Доктор Курт Эрнст, высокий, худощавый, слегка сутулый. Ему за семьдесят. Седой. Поправляя подрагивающими руками очки без оправы, он медленно переходил от одной картины к другой.
Волнующее зрелище. Ведь не каждый день выпадает возможность увидеть работы настоящего маньяка-убийцы.
Рядом с ним в комнате вещественных доказательств стояли Браун, Кейт и Фримен. Завернутые в пластик холсты из Бронкса прикреплены к пробковой доске.
— Цвета, конечно, ужасные, — сказал Эрнст, — но о возрасте автора судить трудно. Дело в том, что между умственным развитием и биологическим возрастом не существует устойчивой корреляции. Убийца может быть как шестнадцатилетним, так и значительно старше. — Доктор произносил английские фразы очень правильно, с чуть заметным акцентом. — Незрелость этих работ отражает лишь состояние его умственного развития. — Он посмотрел на картины. — Абсурдные цвета и каракули по краям — такое я вижу в первый раз. Конечно, каждое заболевание проявляется по-разному. Доктор подошел ближе, почти коснувшись носом пластикового футляра. — Эти каракули напоминают творчество шизофреников.
— Повторяемость, — заметил Фримен. — Вы считаете, что это шизофрения?
Эрнст посмотрел на Фримена поверх очков.
— Да, это вероятный диагноз, хотя полной уверенности нет. — Он наклонился к одной из картин. — Вы расшифровали эти каракули?
— Да, — ответила Кейт. — Он написал какие-то имена.
— Их идентифицировали?
— Просто имена.
— Нет, не просто имена. — Эрнст пронзил Кейт взглядом. — Для него они что-то значат. Какие это имена?
— Точно мы пока расшифровали только Тони, — сказала Кейт. — Может быть, Бренда и Дилан.
— Но ни одной из жертв они не принадлежат, — уточнил Фримен.
— Ну, во-первых, это могут быть имена тех, кого он любит, — сказал Эрнст. — Но более вероятно, что так зовут каких-то фантастических персонажей. Душевнобольные часто воплощают в живописных работах свои бредовые фантазии. — Он снова посмотрел на картины. — Но тут бред полностью отсутствует. Сюжеты стандартные, можно сказать, академические. Вы согласны, Катрин?
Кейт кивнула.
— Таким образом, здесь мы имеем соединение трех разнородных компонентов. Реализм, искажение цвета и каракули душевнобольного. — Эрнст посмотрел на Кейт. — Вы, разумеется, видели коллекцию Принцхорна?
— Только отдельные экспонаты, показанные на выставке в Центре рисунка, но я изучала Принцхорна в университете. — Она вспомнила картины и рисунки из коллекции известного швейцарского психиатра, изучающего искусство душевнобольных. Коллекция сейчас хранится в Гейдельберге. Из подобных коллекций она, возможно, самая большая в мире. В ней собраны работы пациентов психиатрических лечебниц начиная с конца восемнадцатого века до 1933 года.
— Я упомянул Ханса Принцхорна потому, что он сравнивал живопись душевнобольных с творчеством современных художников и находил весьма любопытные параллели. Некоторые современные художники также выражали в полотнах состояние своей психики. Разумеется, они делали это сознательно, тогда как сумасшедшие действовали рефлекторно.
— Но это сравнение творчества душевнобольных с живописью современных художников носило позитивный характер.
— Конечно, — ответил Эрнст. — Это потом его извратили.
— Нацисты? — спросила Кейт.
— Именно, нацисты.
— Дегенеративное искусство.
Эрнст грустно улыбнулся.
— Вы совершенно правы, Катрин.
Кейт слегка покраснела.
— Я это помню из университета. Нацисты считали, что между творчеством таких крупных художников, как Макс Бекманн, Эгон Шиле, Пауль Клее, а также футуристов, дадаистов, экспрессионистов, членов немецкой группы «Баухаус», и живописью душевнобольных нет никакой разницы.
— Простите мое невежество, — вмешался Браун, — но я не понимаю, о чем вы говорите.
— Прошу прощения, детектив, — сказал Эрнст. — Сейчас объясню. В 1937 году в Мюнхене нацисты открыли большую выставку так называемого дегенеративного искусства, которая потом побывала почти в каждом крупном городе Германии. В сорок первом эта вакханалия, к счастью, закончилась. Выставка была необычайно популярна, привлекала массу людей. И делала свое черное дело.
— В чем оно заключалось? — спросил Браун.