Дама в черном
Шрифт:
Перед тем как уйти, привратник протянул ему руку, но Рультабиль отдернул свою.
— Нет-нет, Бернье, — сказал он, — вы все еще в крови.
После этого Бернье нас оставил и отправился к Даме в черном.
— Что ж, — спросил я, как только мы остались одни, — Ларсан мертв?
— Да, — ответил Рультабиль, — боюсь, что так.
— Боитесь? Но почему?
— Потому, — сказал он едва слышно, — потому, что смерть Ларсана, который выходит мертвым, не войдя предварительно ни мертвым, ни живым, ужасает меня больше, чем его жизнь.
XIII. ГЛАВА, в которой страх Рультабиля достигает пределов,
Рультабиль был буквально объят ужасом, и, пожалуй, я никогда еще не видел его в таком состоянии. Он нервно ходил по комнате, по временам останавливаясь перед зеркалом и проводя рукой по лбу. Казалось, он вопрошал свое собственное изображение: «Неужели ты можешь это предположить, Рультабиль? Кто бы решился такое подумать!»
Иногда он подходил к окну, вглядывался в темноту ночи и прислушивался к отдаленным звукам, ожидая, быть может, услышать скрип колес маленького шарабана и топот копыт Тоби. Я тоже был невероятно напуган.
Прибой стих, и море совершенно успокоилось. Вдруг бледный луч осветил на востоке темные воды. Наступил рассвет. И почти сразу же старый форт выступил из темноты. Неясный и встревоженный, казалось, он походил на нас: испуганных и невыспавшихся людей.
— Рультабиль, — спросил я осторожно, так как осознавал свою неслыханную дерзость, — ваше свидание с матерью было столь кратким. И вы расстались молча! Скажите, мой друг, она рассказала вам об этом происшествии с револьвером на ночном столике?
— Нет, — ответил он, не оборачиваясь.
— Совсем ничего не сказала?
— Нет.
— И вы не попросили объяснения по поводу выстрела и ужасного крика, прозвучавшего будто из Необъяснимой галереи? Она же закричала совсем, как в тот день.
— Как вы любопытны, Сэнклер. Еще более любопытны, чем я. Нет, я ничего у нее не спрашивал.
— И вы поклялись ничего не видеть и ничего не слышать еще до того, как она могла бы вам все рассказать?
— Вы должны мне верить, Сэнклер. Я уважаю тайны Дамы в черном. Ей достаточно было призвать меня к молчанию, и я ничего не стал спрашивать. Ей достаточно было сказать: «Мы можем расстаться мой друг, ибо ничто нас больше не разделяет», — и я оставил ее.
— Она вам сказала: «Нас больше ничто не разделяет»?
— Да, Сэнклер. И руки ее были в крови.
Мы замолчали. Я стоял рядом с ним. Вдруг его рука легла на мою, и он указал на фонарь, все еще горевший у входа в кабинет Старого Боба на башне Карла Смелого.
— Вот и заря, — сказал Рультабиль, — а Старый Боб продолжает работать. Он просто неутомим. Не пойти ли нам поглядеть на его работу? Это нас отвлечет, и я перестану наконец перебирать свои мысли, которые просто душат меня, связывают по рукам и ногам и лишают сил.
Затем он добавил с глубоким вздохом:
— Неужели господин Дарзак никогда не вернется?
Через минуту мы пересекли двор и спустились в восьмиугольный зал башни. Она была пуста! Лампа по-прежнему горела на столе, но Старого Боба нигде не было.
— Так-так, — удивленно протянул Рультабиль.
Он поднял лампу и внимательно осмотрелся. Полки и витрины у стен были в полном порядке. Все на своих местах, аккуратно расставлено. Осмотрев все скелеты и кости, мы вернулись к столу. Здесь возлежал «старейший череп», и челюсть его все еще была красной от краски с акварели господина Дарзака. Он оставил ее просушиться на той части стола, которая находилась против окна и освещалась лучами солнца. Я испробовал прочность решеток на окнах, но они были в полном порядке.
— Что
Он поставил лампу на пол и принялся рассматривать следы ног.
— Постучите-ка в дверь Четырехугольной башни и спросите Бернье, не вернулся ли Старый Боб. Затем спросите Маттони у арки и дядюшку Жака у железных ворот. Идите же, Сэнклер, идите!
Через пять минут я вернулся. Как мы и предполагали, Старого Боба никто не видел, он нигде не проходил.
Рультабиль продолжал исследовать пол.
— Старик оставил лампу зажженной, чтобы все думали, будто он все еще работает, — сказал мой друг и озабоченно прибавил, — на полу никаких следов борьбы. Я обнаружил только отпечатки ног Артура Ранса и Робера Дарзака, заходивших сюда вчера вечером во время грозы. Они принесли на подошвах немного мокрой земли со двора, но следов Старого Боба нигде не видно. Значит, он пришел еще до дождя. Во всяком случае, если он вышел отсюда во время грозы, то потом уже больше не возвращался.
Рультабиль поднялся. Он снова взял в руки лампу и осветил череп, челюсть которого, как нам показалось, улыбалась весьма зловеще. Вокруг находились только скелеты, но они внушали меньшее беспокойство, чем отсутствие Старого Боба. С минуту постояв перед окровавленным черепом, Рультабиль поднял его и устремил взгляд в пустоту темных глазниц. Затем он вытянул руки и принялся рассматривать череп с захватывающим вниманием. Наконец Рультабиль попросил меня поднять череп вверх, как некий драгоценный груз, а сам осветил его лампой снизу.
В этот момент одна мысль пронеслась в моей голове. Я оставил череп на столе и устремился во двор к колодцу. Его по-прежнему закрывала крышка. Если бы кто-нибудь ускользнул через колодец, упал туда или бросился в него, то крышка осталась бы открытой. В еще большей тревоге я возвратился к моему другу.
— Рультабиль, — сказал я, — Старый Боб мог уйти из замка только в мешке!
Я повторил эту фразу, но репортер не слушал меня, и я с удивлением наблюдал за тем, что он делает. Каким образом в этот трагический момент, когда мы только и ждали возвращения господина Дарзака, чтобы «замкнуть круг», в котором умерло Лишнее тело, в тот момент, когда в башне по соседству Дама в черном, как леди Макбет, смывала с рук кровь — след невероятного преступления, — каким образом, повторяю я, Рультабиль мог забавляться, усевшись рисовать при помощи линейки, треугольника, рейсфедера и циркуля? Да, он удобно устроился в кресле ученого, придвинул к себе чертежную доску Робера Дарзака и, в свою очередь, с ужасающим спокойствием чертил план замка, как прилежный помощник архитектора. Он вонзил в лист бумаги острие циркуля и очертил круг, обозначающий башню Карла Смелого, подобно тому, как это выглядело на рисунке Робера Дарзака. Затем он нанес на чертеж еще несколько штрихов, окунул кисточку в чашку с красной краской, которую раньше использовал господин Дарзак, и принялся тщательно раскрашивать круг. Он делал это весьма аккуратно, стремясь, чтобы краска легла на рисунок ровным слоем. Рультабиль наклонял голову вправо и влево, чтобы лучше судить о результате, и даже высунул язык от усердия, что делало его весьма похожим на школьника. Закончив, неподвижный и молчаливый, он устремил глаза на рисунок, разглядывая подсыхающую краску. Неожиданно рот его искривился, и я услышал испуганный возглас. Он выглядел как помешанный и обернулся ко мне так стремительно, что опрокинул огромное кресло: