Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]
Шрифт:
Что до Бенедикты, то она надулась. Это нормально, и понять ее можно. В конце концов, цельный небесно-голубой купальник так фигуру облепляет, что всякому видно: прятать под ним нечего. Реми со своими инструментами: циркулем, угольником, линейкой — сразу же это заметил, даже и не хотел, а заметил, еще когда они в машине ехали, и он между ними сидел. Так что маловато у нее шансов ему понравиться, этой Бенедикте, рядом с Матильдой в ее розовой кофточке на резинках, да к тому же еще и с маминым рецептом внутри.
Если разбираться, то окажется, что все решают какие-то совсем мелкие мелочи: почему мальчик влюбляется в девочку
Должно быть, мама не очень-то следила за такими мелочами, раз Онстал уходить так часто. Наверняка она пыталась Егоостановить всякими там особенными, сильными, по ее мнению, словами, а слова-то у Селины как раз самое слабое место… И всегда так было…
И все-таки на Бенедикту жалко было смотреть: как она стоит совсем одна и вглядывается в реку, даже не слыша никакой ее музыки… Матильде показалось, что это несправедливо.
— А что если нам позвать ее сюда, Бенедикту? — предложила она, хотя от идеи, что Реми придется-таки делить, холодок пробежал по коже.
— Как хочешь… — ответил Реми. — На Трясучей Голове можно и втроем удержаться.
— Где-где? Какая еще трясучая голова?
— Да вот же она! Этот камень, черт побери! Если посмотреть на него издали, он похож на голову, которая трясется!
— Но вблизи-то ведь не так, скажи, скажи! — забеспокоилась Матильда, заметившая позади камня большую яму, с виду ужасно глубокую.
— Что — боишься? — спросил Реми, который, казалось, просто целью себе поставил узнать любой ценой, что Матильде на самом деле страшно.
— He-а… Не боюсь… Ну, может быть, совсем чуть-чуть… — снова, как на качелях, ответила она, потому что действительно боялась разве что «чуть-чуть». «Чуть-чуть» — не больше и не меньше.
Теперь настала очередь Бенедикты ступить в воду. Она тоже не стала снимать теннисок (Реми предупредил заранее, что так всем приходится делать, кто купается в этой реке, потому что дно каменистое), и Матильда подумала, что, должно быть, ей неприятно в них, намокших, потому что каждый шаг подруги сопровождался гримасой.
И снова Реми протянул руку — теперь уже Бенедикте, помог ей прыгнуть на Трясучую Голову, но — какое счастье! Матильда проверила и убедилась! — никакого особенного взгляда он при этом не послал. Просто посмотрел как на подружку.
Все трое вопили от радости, цепляясь друг за друга и делая вид, что вот-вот сейчас кого-нибудь столкнут в эту глубокую водяную яму позади камня. И так продолжалось до момента, когда в порыве неслыханной отваги, взяв девчонок в свидетели, Реми сам прыгнул в этот омут. Матильда оцепенела: неслыханная, невиданная доблесть! И страшно загордилась, что этот храбрец — ее возлюбленный.
— Давай сюда, Тильда! — орал между тем герой, стараясь как можно сильнее забрызгать обеих подружек.
— А ты чувствуешь дно? — встревожилась она.
— Еще бы я дна не чувствовал! — явно соврал — по голосу было слышно! — Реми, только мальчишки способны так врать, чтобы убедить девочку сделать что угодно.
Если бы он говорил правду, он бы сейчас сплюнул в воду, а он этого не сделал!
Но Реми был не просто мальчишка, он был больше, чем просто мальчик, и Матильда была больше, чем просто девочка, когда он был рядом. С Реми постоянно приходится превосходить себя самое: ведь у настоящего полета нет никаких границ. Подняться до неба, куда выше верхушки ливанского кедра, или броситься с камня, который трясется, или нырнуть в самую глубину, в черную яму, полную ледяной воды, — это же все равно. Головокружение — их способ находить друг друга. Опасность — их свидания. Главное — почувствовать, что ослеплен, будто смотришь прямо на солнце.
Теперь в жизни Матильды сияло, ослепляя ее, два солнца: настоящее, которое заходило по вечерам, и солнце по имени Реми, которое всегда было в зените, потому что она всегда жила его мыслями, даже в то время, когда спала, потому что ей казалось, что она и во сне продолжает думать о нем.
— Эй, Тильда, так ты идешь ко мне или нет?
— Иду!!! — прокричала Матильда как можно громче, чтобы воодушевиться и набраться мужества.
Но прежде чем прыгнуть в воду, она повернула голову к матери, которая не спускала с нее глаз, хотя делала вид, будто спит на своем махровом полотенце. Мамы, они всегда бодрствуют, всегда на страже, потому на них можно рассчитывать, готовясь к большому прыжку — например, в яму с ледяной водой…
Ласка, нежность — в кончиках пальцев. Нежность в ладони. Нежность даже издалека.
Барабанная дробь… и Матильда прыгает.
Несколько секунд, продолжавшихся целую вечность, она думала, от чего сейчас умрет: замерзнет или задохнется. Но Реми выбрал для нее третью возможность, показавшуюся обоим наиболее привлекательной со всех точек зрения.
— Держись за меня покрепче, Тильда!
И она стала держаться за него крепко-крепко. Она прильнула к Реми, обхватив руками его шею, ногами — талию. Она прижалась к Реми так, как прижималась к Немудавным-давно, в океанских волнах, когда еще не умела пользоваться голубым спасательным кругом. Нет. Неправда. Не так, как к Нему.Потому что за отца цепляются, а Реми обнимают, оплетают. А может, это Реми сам сплелся с ней: он тоже обхватил Матильду руками и ногами. Теперь уже никак нельзя было понять, где чьи руки, где чьи ноги, так они, эти четыре руки и четыре ноги, перепутались. Матильда и не подозревала, что девочка и мальчик могут так сильно вжаться друг в друга. Никто не мог бы расцепить их, как бы ни старался, никто не смог бы развязать узел, который из них получился.
Бенедикта уселась на камень, торчавший из воды, и уставилась на них, раскрыв рот. Сквозь промокшую розовую кофточку Матильда чувствовала, как бьет, и бьет, и бьет промокший барабан Реми. Два детских рта расцвели улыбкой.
Улыбка Реми: все зубы минус один. Ч у дная… И Матильда засунула в дырочку от выпавшего зуба кончик своего розового языка — захотелось попробовать, какова она, эта улыбка, на вкус…
~~~