Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]
Шрифт:
— Клянусь! — произнесла Матильда, изо всех сил думая о Бабуле и Феликсе, которые первыми сделали так, уехав в Севилью.
— Клянусь! — сказал Реми.
Но в момент, когда он уже собирался сплюнуть, подтверждая клятву, она подставила ему ладонь. Ей, в свою очередь, хотелось слизнуть обещание Реми с подставленной руки, унести его с собой навсегда.
~~~
Потом все стало происходить очень быстро. С каникулами всегда так: сначала они тянутся, тянутся, тянутся бесконечно, кажется, что никогда не кончатся, и вдруг, в один прекрасный день, все заговаривают о том, что пора ехать. Вытаскивают чемоданы, начинается предотъездная лихорадка. На море было точно так же и так же сбивало с толку. И только обещание, что купят новое пальто и новые краски, делало тогда возвращение в Париж более или менее сносным.
Но в этом году вообще все по-другому. В этом году Матильда ни за что не позволит взять себя как какой-нибудь дополнительный чемодан из багажа взрослых, которые все решают одни, совсем одни: нетушки, и свой багаж она станет собирать сама. Причем по секрету от всех, даже от Бенедикты, чей отъезд с Кристианой теперь неотвратим. Матильда еще колебалась, сказать Бенедикте или не сказать, но Реми решил сохранить их намерения в тайне от нее. Он боялся, что Бенедикта захочет уехать с ними. И не зря боялся. Влюбленным все-таки нужно оставаться одним в особо важные моменты, пусть даже Бенедикта и соглашается отойти как угодно далеко, когда ее об этом просят. Ведь поэтому же, именно поэтому Бабуля не захотела, чтобы Матильда отправилась в Севилью вместе с ней и Феликсом, и Матильда тогда очень хорошо ее поняла. И не стала просить об этом на вокзале, хотя и поплакала немножко, когда стал удаляться последний вагон…
Так что пришлось тайком собирать свои вещички. Но прежде всего надо было навести к отъезду порядок в собственной голове, голове, которая уже начала все видеть и воспринимать по-другому. Другими стали тени на потолке комнаты, другими словами они обменивались с мамой, по-другому играли с Бенедиктой. И даже вкус воды с мятным сиропом изменился.
Матильда вообще-то знала кучу секретов, а сколько их было у нее самой за долгую жизнь — не счесть, но ТАКОГО, от которого меняется вкус мятной воды, не было никогда! Она даже подумывала о том, осталась ли Матильдой, не вселился ли кто-то другой в нее в ту минуту, когда они давали клятву перед подсолнухами.
Внешне она — та же самая девочка, это ясно, а то бы наверняка кто-то что-то заметил и сказал, но изнутри — нет. Как будто в ней поселилась еще одна Матильда. И в Реми — еще один Реми.
Когда они были вместе, он и она, эти внутренние Матильда и Реми думали о той тайне, которую скрывают оба. Все, что они говорили и делали тогда, становилось таким невозможно сильным, — ну, таким сильным, что просто не умерь они хотя бы силу взгляда, мигом оторвались бы от земли и даже полетели бы, оставаясь неподвижными, и добрались бы до самого солнца. В такие моменты никто и ничто не способно было бы догнать их.
Больше всего обоих волновала природа. Спасибо Реми, который примирил Матильду с насекомыми (кроме пауков, конечно!) — теперь они могли бесконечно долго наблюдать, к примеру, за неловкими движениями жука, который силился перевернуться со спины лапками вниз, или за стремительными падениями с высоты желто-черных полосатых стрекоз, похожих на маленькие вертолеты, четко выделявшиеся на фоне туч мошкары.
Однажды на реке они заметили двух стрекоз, на этот раз голубых, в полете. И Матильда очень хорошо разглядела, как стрекоза-мальчик ухватил стрекозу-девочку за шею, прежде чем выгнуться над ней дугой. Реми шепнул: «Тсс!» — и перед зачарованной Матильдой стрекозы, соединившись, образовали сердечко. Раньше Матильда и не думала никогда, что кто-нибудь может так сильно кого-нибудь любить, и у нее сразу же выступили слезы на глазах.
Приходилось признать, что теперь, когда у них с Реми появилась тайна, она стала еще более восприимчивой и чувствительной ко всему, и ей казалось невероятной возможность скрывать подобный секрет, да еще так, чтобы никто, — а особенно мама, чьи глаза видели сквозь стены, — ничего не заметил.
Отныне их было не двое: Матильда и Реми, их было четверо в двух телах. Обычные, привычные Матильда и Реми, которые ведут себя так, словно ничего такого особенного не происходит, и тайные Матильда и Реми, которые про себя только и мечтают о дне Великого побега.
Бенедикта тоже не понимала, что на реке теперь их не трое, а пятеро, то есть сразу много людей ныряет под водопад, она не отдавала себе отчета и в том, что играют против нее в «Семь семеек» сразу две партнерши, даже если замечала, что у Матильды иногда становится какой-то странный, рассеянный вид.
— Эй, ты где? Далеко убежала? — спрашивала в таких случаях Бенедикта, и ей приходилось повторять это не раз, пока до Матильды доходило, что подруга обращается к ней.
Только что вернувшись с реки, Кристиана объявила, что идет укладывать вещи: они с Бенедиктой уезжают завтра в полдень. Они уезжают… Господи, а Матильда и думать забыла об этом: для нее с некоторых пор существовал только один отъезд отсюда — тот, когда она убежит с Реми.
Полдник как полдник. Бенедикта лениво грызет свой вечный сухарик, который, как всегда, так и не прикончит. Матильда намазывает на бутерброд абрикосовое варенье, которое сварили мамы.
Бенедикта выглядит так, будто вот-вот задаст кому-то, кому это вовсе не доставит удовольствия, неожиданный вопрос.
Нетушки, Матильда ей такого не позволит, она сама сделает первый ход.
— Не пойму, чего ты хочешь-то?
— Хочу пойти на ферму и попрощаться с Реми, — сообщила в ответ Бенедикта.
— Вот это да! — пришла в восторг от ее идеи подруга. Но Бенедикта мгновенно охладила ее пыл.
— Но я пойду туда одна, без тебя!
Матильда вздрогнула:
— Как это — без меня? Почему — без меня?
— Нипочему, — ледяным тоном отрезала Бенедикта.
— Что значит «нипочему»? — Матильда все больше и больше нервничала.
— Что значит, то и значит…
Остановившись после этой нехитрой реплики, Бенедикта вдруг заговорила снова — и как! Будто ее прорвало!
— У тебя всегда было сколько угодно времени, чтобы общаться с Реми. Ты с ним одна только и общалась! Ну, и я хочу, чтобы теперь он немножко побыл и со мной — пусть даже только для того, чтобы попрощаться! Нельзя, что ли? Говори, говори — нельзя?!
Голова Матильды мгновенно распухла от сонма противоречивых мыслей, которые забились в ней, как шмели о стекло, не находя выхода. То, чего требовала от нее лучшая подруга, было вполне законно. И более чем невинно, но одновременно — и неприемлемо, и недопустимо, и ужасно, ужасно, ужасно!!!