Дань саламандре
Шрифт:
...Начинать нужно было с другого, главного: больше всего на свете я боюсь встретить в этих коридорах тебя.
Глава 7.
Друг детей
– ...Ошибаетесь, сударыня, – вдруг оскаливается профессор. – Я люблю свою работу, и эту больницу, и распорядок дня, и свои скромные привычки. Не знаю, насколько вы сможете понять то, что я сейчас скажу. Мне выпало родиться еще до советской власти, и вот так сложилось, что дом скорби для меня – единственное место – даже, скорее, убежище, где я чувствую себя, ну, как бы... вне текущей истории. Мой отец возглавлял знаменитую психиатрическую клинику
Он снова улыбается: искусственные части его ротового аппарата как-то странно соответствуют тому, что он сейчас сказал. Мертвые пластмассовые десны хитроумно обрамлены бутафорски-сплошными, бравыми, эрзац-голливудскими зубами, которые с особой наглядностью подчеркивают необратимую изношенность всех остальных телесных частей. Они жестоко являют финальную фазу существа, полностью вызревшего для его высевания в лунку могилы. Бьющая наотмашь фальшь этих тошнотворно-белых, без единой живой щербинки зубов приковывает мое порабощенное внимание, и я умираю от жалости к девочке, тщась представить, что же она чувствует, видя этот ходячий труп ежедневно. Да ещё и подчиняясь этому ходячему трупу.
– ...Нет, не потому, что мне восемьдесят пять, – продолжает профессор, – а по той простой причине, что я окружен детьми. – Он делает словно бы приглашающий жест в сторону отделения. – Видите ли, уважаемая, когда недуг только начинает пожирать человека, только подбирается к его сердцевине, психофизический корпус личности еще сопротивляется, ещё несет какие-то наслоения – ну, влияния профессиональной среды... социальные отпечатки... кое-какие рудименты так называемого общественного положения... отметины впитанной культуры... короче говоря, всяческие зарубки, шероховатости, штампы. Но, шаг за шагом, день за днем, эти случайные черты стираются, бутафория естественным образом исчезает – и обнажается прекрасный в своей наготе задник общелюдской природы... Я даже позволю себе сказать: обнажается простой и ясный, первоосновной – эмбриональный, хе-хе? – замес Адама. Кто такой Адам с точки зрения нелицеприятной линнеевской классификации? Представитель, увы, животного царства, типа хордовых, подтипа позвоночных, класса мле-ко-пи-та-ю-щих, инфракласса пла-цен-тар-ных, отряда прима-а-а-атов, – в такт своим словам, профессор накручивает на указательный палец черный телефонный шнур, – прима-а-а-атов, сударыня, прима-а-а-атов – семейства гоминидов, да-с... А посему, знаете ли, самым разумным я считаю подвид, который именуется человек смеющийся: Homo ridens... – Может, для иллюстрации, профессор рассыпается пригоршнями мелких, словно крысиные какашки, хе-хе-хе-хе-хе-хе... – Собственно, письмо ваше, сударыня, которое мы получили позавчера, нам очень пригодилось.
Наигравшись с телефонным шнуром, профессор берется за выключатель настольной лампы. Чик влево – нет света. Чик вправо – нет света. Чик влево – нет света. Чик вправо – нет света. Чик-чик... Чик-чик...
– Это письмо подтвердило наши предположения... Черт, перегорела она, что ли? Оно подтвердило наши предположения относительно очередного обострения у вашей... знакомой. Благодарствуем!
– Скажите... Пожалуйста, скажите! Она что, делала попытку суицида?
Чик-чик... Чик-чик... Чик-чик... Чик-чик...
– Вас именно это интересует?.. – Он лезет в бумаги... шуршит... многозначительно плямкает сизыми губами... – Делала... (Напевает под нос: «Делала-делала, делала-поделала...») Ну, успокойтесь вы, довольно формальную. У нас глазки-то наметаны. Ручки набиты. Делала, сударыня, и будет делать. (Споткнувшись о мой взгляд.) Да вы не волнуйтесь так! Эти, попытчики и попытчицы, так всю свою жизнь в попыточках-то и проводят. Целё-о-охоньки, как у Христа за пазухой. Только окружающим попыточками своими
– Простите, я, конечно, понимаю, что вы не назовете мне ее диагноз, но... не могли бы вы хотя бы намекнуть – хотя бы намекнуть!! – что это за штука такая... Я хочу ее забрать, в заявлении это ясно написано, поэтому я обязана знать...
– Те-те-те-те, сударыня! Смешались в кучу кони, люди. Насчет забрать – это отдельный разговор, не со мной... Сейчас подойдет одна наша сотрудница, вот с ней – пожалуйста... Вы пока не владеете всей необходимой информацией... Сотрудница, в частном порядке, вас и просветит... Именно в частном, заметьте...
Насчет диагноза... действительно, само слово я вам назвать не имею права. Но что толку для вас в слове, сударыня? Скажу лишь, что у вашей знакомой – совсем не невроз, как вы полагаете, и совсем не «временное» – то есть отнюдь не функциональное – расстройство, которое, как опять же полагаете именно вы, якобы вызвано кумуляцией различных дистрессов... Расстройство данной пациентки гораздо глубже, да-с... Здесь мы имеем дело буквально с классической симптоматикой. Какой именно? А сейчас я попросил бы вас очень внимательно вникнуть в то, то я скажу...
Чик-чик... Чик-чик... Чик-чик... Чик-чик...
– Такого рода больные, то есть с такой болезнью, как у вашей знакомой, – дабы привлечь к себе интересующее их лицо – сочиняют о себе всякую небывальщину, то есть, попросту говоря, привирают – это раз. Затем: в своих, с позволения сказать, сочинениях они неизменно отводят себе роль жертвы – это два. То есть, грубо говоря, в два раза усиливают внимание к себе интересующего их человечка, да-с... Кстати, поскольку сегодня у нашей пациентки день рождения...
– Да нет же! – Я презрительно усмехаюсь, даже не скрывая этого. – У неe день рождения – в феврале...
– Сударыня, заблуждаетесь как раз вы, – точнее, вас целенаправленно ввели в заблуждение. День рождения у вашей знакомой именно сегодня, двадцать седьмого декабря.
– Профессор, простите! Минуточку!.. Об одном и том же ли человеке мы говорим?
– Об одном и том же, сударыня. Смею вас уверить. А день рождения этот человек, хе-хе-хе... день рождения этот человек справляет в наших, так сказать, стенах уже четвeртый раз... (Смотрит на часы.) Сейчас они чай с тортом пьют... все ходячие... не буйные, конечно, я имею в виду... А потом – баинькать...
(«Идиот! – проговариваю я про себя с веселой мстительностью. – Вот уж точно впал во младенчество. И ведь все данные – перед носом!..»)
Мне надоедает на него смотреть, за окном темно, необходимо кого-то ждать, я не знаю, кого и зачем, – и, жадно сжимая моe сердце, выдавливает из него последние капли стойкости громадный каменный узел страха.
Я берусь разглядывать кабинет. Помещение это огромно – может быть, здесь в старину была бальная зала – если предположить, что здание использовалось по назначению не сразу. Если же оно было построено сразу с учетом особенностей вмещаемого в него «человеческого контингента», то, кто знает – возможно, в более гуманные времена больные души лечили здесь танцами: ригодон, полонез, менуэт, мазурка – интересно, выдавали ли тем несчастным соответствующие одежды, парики, аксессуары – или они так и выплясывали на этих сеансах дансинг-терапии – в тапках, в кальсонах без тесемок, в халатах со штампами?..