Дань саламандре
Шрифт:
7. Она ощущала абсолютную бесперспективность своей жизни – хотя бы уже и по той причине, что “выбранная специальность” ничего хорошего ей не сулила. Более того: “выбранная специальность” была чревата для нее трагедией уже изначально. Будущая работа, по определению, не могла принести ей ни морального удовлетворения, ни самореализации, ни подходящего круга общения, ни личностного развития, ни, разумеется, финансового благополучия – и всё это с учетом того, что у неё (имя) не было своего жилья. Взяться жилью в дальнейшем тоже было неоткуда.
8. Более того, специальность такого рода (учительница начальных классов средней школы) имела неизбежным последствием возвращение выпускницы снова в провинцию. Ну, это, конечно, при условии, что она не выскочила бы замуж за первого попавшегося негодяя с “верхним образованием” и “столичной
9. Если говорить об ее здоровье – точнее, о нездоровье, – то следует подчеркнуть, что я встретила ее (имя) уже в состоянии глубокой истощенности – я имею в виду скудные ресурсы ее нервной системы, которые восстанавливались очень трудно. Теперь вижу, что они так и не восстановились. Я не знаю, каков этот человек был раньше. Но, полагаю, с неврозами не рождаются.
И в этом смысле особенно серьезной ошибкой с моей стороны было убеждать декана, чтобы он противодействовал ее уходу из института в академический отпуск. Более того, я устроила ее даже на две работы! А между тем, ей жизненно необходим был отдых, отдых и еще раз отдых. Желательно полноценный.
10. И самое главное. Наиболее мощный удар нанесла ей именно я. Она, в силу нестабильности своей психики... («нестабильность психики» я, подумав, вычеркнула)... в силу нестабильности своей центральной нервной системы, неизбежно совершала разного рода опрометчивые поступки, жертвой которых становилась, в первую очередь, сама же. Мне, как человеку более опытному и понимавшему объективные предпосылки для таких срывов... (”срывов” я вычеркнула)... для такого рода неурядиц, следовало удвоить, если не утроить, свое терпение.
Однако эту тему я развивать здесь не буду. Считаю целесообразным развить ее непосредственно с Вашей пациенткой, а моей самой близкой подругой.
В силу всего вышеизложенного – поступление ее (имя, фамилия) в психиатрическую клинику я считаю закономерным и даже неизбежным.
Однако я приложу все свои усилия, чтобы исправить те условия жизни, которые привели ее к такому результату.
Исходя из этого, прошу Вас, многоуважаемый Владимир Порфирьевич, выдать мне означенную пациентку вверенного Вам 7-го стационарного психиатрического отделения под расписку. Необходимое медикаментозное и физиотерапевтическое лечение я обещаю обеспечить ей амбулаторно. Я глубочайшим образом убеждена, что для ее душевного здоровья будет лучше, оставаясь под Вашим наблюдением, жить при этом в домашних условиях, то есть по моему адресу.
В случае надобности я могу предоставить Вам это заявление, заверенное нотариально. Также, в случае Вашего требования, я готова безотлагательно передать в Ваше распоряжение справки с моей работы, с места жительства, а также медицинские и любые другие документы.
Надеюсь, дорогой Владимир Порфирьевич, что Вы с пониманием отнесетесь к моему письму.
Заранее Вам признательна.
С уважением,
ф. и. о.
Подпись, число».
Глава 6.
Царствие нищих духом
Господи боже мой, что мы видим в этих темных коридорах? И что мы, собственно, ожидали здесь увидеть?
Почему эти стены, цвета гноя, кала и засохшей горчицы, так мощно излучают удушающий смрад горя? Неизбывного горя...
Но что же еще могут излучать эти стены?
Только это: сложный и одновременно простой дух нищеты, немощи, рвотных масс, кала, хлорки.
Кажется, мир так и был сотворен – в едином комплекте с этими коридорами, стенами, запахом ужаса, который нельзя впускать в ноздри – он заразен, он изувечивает мозг мгновенно.
Но, может быть, мир этой скорбной обители был сотворен даже раньше, несопоставимо раньше, чем весь остальной мир?
Кем?
Зачем?
Может быть, мы ожидали увидеть здесь кое-что пострашней? Точнее, кое-кого? Может быть, знакомое лицо? Когда-то родное? Родное и сейчас, только исковерканное – до невозможности его узнать?
Может быть, есть кое-что пострашней этих коридоров? Например, другие коридоры, голые, сияющие чистотой, по которым ты, один, вышагиваешь со справкой, и сейчас – вот за этой белой-белой дверью – тебе скажут то, с чем ты совладать уже не сможешь, – то, что раздавит тебя (и даже некому будет тебя додавить)? Ты будешь, один, шагать по этим коридорам по направлению к приближающейся белой-белой двери – ты будешь один, потому что ты всегда был один, и сейчас ты один, и будешь совсем один, абсолютно один, когда тебе кое-что скажут за белой-белой дверью, – то, чего ты ужасался всю свою жизнь, и после того ты останешься снова один, уже до конца.
А здесь, в этих коридорах, не жутко-стерильных, а грязных, грешных, еще существуют сообщества тел и душ.
Куда проплывают эти макаки в белых халатах, гордые и недоступные, как прелаты? (Тоже мне – суперфлю!) Кому несут свои ужасные ведра эти существа с лицами, отражающими полный ералаш в хромосомном наборе? Что это за вонючее пойло тяжко колышется в их старом, грубо промаркированном красной масляной краской, хозинвентаре? Что за отруби плавают на поверхности этого пойла? И что это за хозинвентарь, то есть ведра сами по себе, надписи на которых читать нельзя – нельзя! – а то мгновенно превратишься в одного из этих, с перевернутым зерцалом души, со скандальной недостачей в геноме, с вечно хорошим настроением, потому что этих не терзает никакой выбор, и для них есть успокоительные уколы, и есть снотворные уколы, и есть даже веселящие уколы, то бишь добрые шприцы с лошадиными, с конскими дозами оптимизма, и есть таблетки, дарующие возможность не думать о том, как сладостно, сладострастно любится-развлекается со своей самкой даже клоп, таракан, навозный жук, которые тоже не думают ни о чем. Да, есть добрые таблетки, позволяющие забыть свой тяжкий пол, а есть волшебные микстуры, помогающие никогда не вспоминать даже и свой возраст (то есть жить вечно), и есть ласковые пилюли, помогающие не знать свое имя – зачем оно? – одно беспокойство. Когда есть имя, есть и всякие на него инспекции, и организации, и общества с ограниченной ответственностью, и суды, и разнообразные в своей хитрожопости институции, инстанции-херанции, и не понятные никому офисы-конторы, которые человеку отродясь ничего не должны и которым человек отродясь что-то должен, а без имени – есть голубое небо, и даже ярко-синее небо в белых яблоках облаков, и белые-белые голуби – или серое небо, или, например, гнойная стена, или желтоватый, в протечках мочи, потолок: они тоже иногда беспокоят, но чуть-чуть, совсем чуть-чуть, не до такой степени, как беспокоила жизнь за этими стенами. Номер, под которым ты числишься, тебе помнить и даже знать совсем не обязательно, потому что он и так всегда перед глазами, он везде – но не перед глазами пациента, которым он не нужен, сто тысяч лет не нужен, сто тысяч миллионов миллиардов лет не нужен! – а перед глазами мудрого медицинского персонала, которому номер пациента для чего-то нужен, – интересно, для чего?.. Нет, не интересно.
Без таблеток в голове было много ненужных мыслей, например, долго ли будет главврач так безнаказанно сомерзавствовать со своим замом по АХЧ? Долго ли будут разворовывать они то, что разворовыванию не подлежит – и даже не из соображений морали или Уголовного кодекса, а потому что одну и ту же вещь невозможно украсть дважды? «Невозможно», ха-ха! Они же как-то умудрялись! А с таблетками, спасибо Гиппократу, наступил долгожданный конец их совокупному сомерзавству. Всё стало хорошо. Даже злые девушки в белых халатах сделались как на подбор неумытные[13]: сородичи пронумерованных им подносят то да сё, а они – нет, вы чё? – не берут. И так-то уж хорошо жить с этими инъекциями, таблетками, пилюлями, микстурами, порошками, клистирами, что спросил бы себя, если бы мог спрашивать: а чего же так поздно попал в этот рай? где даже побои несказанно отрадны? Для чего так долго сопротивлялся судьбе, для чего култыхался-барахтался в злой бесприютной неволе, для чего колготился, зачем так по-глупому просаживал свою жизнь? Почему сразу не сдался сюда, в единственное место на всей земле, где можно не думать? где нужно лишь спать? О, как сладко! Спать... спать... спать...