Данте в русской культуре

Асоян Арам Айкович

На половине пути человеческой жизниЯ очутился в дремучем лесу;След прямой стези был утрачен.(Перевод А. Н. Майкова) [416]

Эти стихи Майков выбрал не случайно. В пору работы над поэмой ему исполнилось 35 лет. К этому возрасту Данте отнес начало своего путешествия в загробный мир, и русские поэты, пересекая тридцатипятилетний рубеж, нередко вспоминали первую терцину «Ада». У Майкова для такой памяти были особые основания. К середине 50-х годов за его плечами насчитывалось два десятилетия поэтической деятельности [417] . Был пройден путь, на котором он отдал дань разным идейно-эстетическим пристрастиям, личным симпатиям и гражданским устремлениям. Изменившаяся после Крымской войны атмосфера общественной жизни, которую сам Майков характеризовал как борьбу старого с новым, побуждала его оглянуться на пройденное и объяснить «сбивчивость» своих прежних воззрений, самоопределиться в новых поисках верного взгляда на жизнь. В то же время поэт, не обладавший глубиной убеждений, широтой мировоззрения, был растерян. «Вдруг все перевернулось, – писал он в эту пору Я. П. Полонскому, – бывшие либералы сделались преданными слугами государя, бывшие столпы и опоры его переходят в оппозицию…» [418]

Впечатления жизни не укладывались в целостную картину. Затрудняясь осмыслить происходящее в его исторической перспективе, найти ключ к познанию глубинного смысла противоречий в самой действительности, Майков ищет его не в опыте истории, а в царстве мечты, надежды. Естественно, что «жанр» видения, ассоциировавшийся у Майкова с «Божественной комедией», стал для поэта особо приемлемой формой, ибо она во многом освобождала стихию индивидуального сознания от логики обстоятельств, предоставляла широкие возможности для синкретизма идеи и образного строя новой поэмы.

416

Майков АН. Сны // ИРЛИ. Архив Майкова А. Н. 16.485/с. V, б. 14, л. 3.

417

Вопреки свидетельствам самого поэта, впервые его стихи были опубликованы не в 1838 г., как полагали и все его биографы, а на три года раньше. – См.: Майков АН. Орел // Библиотека для чтения. 1835. Т. IX.

418

Письмо Майкова А. Н. Полонскому Я. П. Около 1858. ИРЛИ. Архив Майкова А. Н. 16.684/c.VIL, б. 8.

Ее героем стал сам автор. Это было сразуже замечено Полонским. Он писал Майкову: «…поэма твоя основана не на интриге – цель ее не та, чтобы создать лицо, характер, ты сам там главное лицо – и все носит на себе характер личный, если не вполне лирический» [419] . Здесь кстати заметить, что и многие исследователи «Божественной комедии» сходятся во мнении: первый и истинный герой ее – это сам поэт, «странствия которого через ад, чистилище и рай, как писал Гегель, объединяют все и вся, так что о созданиях своей фантазии он может повествовать как о собственных переживаниях» [420] .

419

Письмо Полонского Я. П. // ИРЛИ. Архив Полонского Я. П. 11.753/IXVII, б. 15, л. 14.

420

Гегель Г. В. Ф. Эстетика: В 4 т. Т. 3. М.: Искусство, 1971. С. 448.

Столь характерная особенность дантовского произведения была хорошо усвоена Майковым. Его рассказ о пути своего становления должен был воплотить идею общего развития, вот почему самосознание авторского «я» в поэме опирается только на такие моменты собственной биографии, которые повернуты «вовне», связаны с явлениями национальной жизни. Личность поэта всецело раскрывается в сфере всеобщего. Изображение судьбы лирического героя дается в нерасторжимой связи с мыслью о призвании поэзии, о настоящем и грядущем России, всего человечества. И как странствия Данте должны подсказать в аллегорической форме путь людям к спасению, так и путешествие майковского героя по «темным галереям» земной жизни символизирует путь познания истины, которая осветит предназначение поэта и принесет благоденствие миру.

Первая песнь «Снов» – не что иное, как пролог к трем видениям (в черновике она так и называлась. – A.A.) [421] , в которых вызревает и развивается конфликт героя с миром. Внимая рассказу матери о «первых днях творенья», он задумывается о тайнах жизни, и смысл библейских чудес обнаруживается для него идеей единой души, одухотворяющей и гармонизирующей эту жизнь. Тогда же пробуждается в герое поэт:

И, взоры устремив на звездный свод небес,Казалось, понял смысл прочитанных чудес.С тех пор ума во мне господень перст коснулся,И он от праздного бездействия очнулся [422] .

421

Майков АН. Сны // ИРЛИ. Архив Майкова А. Н. 17.485/с. У б. 14, л. 3.

422

Майков АН. Избр. произв. Л.: Сов. писатель, 1977. С. 763. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием индекса M и страницы.

Эти строки о первом проявлении творческого самосознания героя имеют параллель в «Божественной комедии»:

О пламенные звезды, о родникВысоких сил, который возлелеялМой гений… [Рай, XXII, 112–114].

Дело в том, что оба поэта родились во второй половине мая, когда солнце находится в созвездии Близнецов. Во времена Данте рождение под этим созвездием Зодиака считалось особо благоприятным для занятий искусствами и наукой. Этим и объясняется, почему Данте, а вслед за ним и Майков обращаются к светилам как к подтверждению своего призвания высказать людям «неизреченные слова», поведать миру открытую ими тайну.

С чувством такой высокой миссии майковский герой вступает на трудную жизненную дорогу, но начатый наяву путь он продолжает в «страшном сне». И как мир вечности, явленный Данте, входит в его биографическое время, становится личным опытом и причиной духовного перелома [423] , так и содержание снов майковского героя несет в себе обобщение уже прожитого поэтом. В этом смысле примечательно обращение автора к сыну:

Вот Сны тебе мои… В них все, что хладный опытОткрыл мне, проведя чрез слезы, скорбь и ропот.(М, 761)

423

Об этом см.: Андреев М. Л. Вечность в «Божественной комедии» // Дантовские чтения. М.: Наука, 1979. С. 156–212.

Что касается поэтического вымысла в поэме, то, как и у Данте, он служит в известной мере для назидания. И тут особое значение приобретает история становления поэта как личности. На этом пути к зрелости у лирического героя Майкова есть свой Вергилий – «путник странный». Он появляется, когда сердце героя охвачено отчаянием, когда ум потрясен ужасом и хаос окружающей действительности омрачает сознание. Как и в «Комедии», спутник поэта – его вождь, спаситель, последняя надежда. И если Вергилий, воплощение просвещенного разума, – так полагают толкователи «Божественной комедии, – лишь до известной степени может защитить поэта от неожиданного нападения эриний, но не одолеть их, то и спутник майковского героя оказывается бессильным объяснить своему ведомому потрясения и раздоры мира [424] . Бросив в страхе поэта, он бежит из города скорбей и зол, снова напоминая тень Вергилия,

которая, побледнев, отступает от ворот Дита и покорно ждет помощи [см.: Ад, IX]. „Учитель, кто они…“ [Ад, V, 50–51] – обращается к Вергилию Данте. Интересно, что в черновике Майкова, на полях его рукописи мы находим это же слово „учитель“, которым надписан рисунок тушью, изображающий две фигуры [425] . К одной из них, гигантской, по сравнению с фигурой человека, идущего рядом, и относится надпись. Кстати, и тень Вергилия своими размерами намного превосходит Данте. В XXIII кантике „Ада“ античный поэт берет флорентийца на руки, спасая его от Загребал. „Как сына, не как друга, на руках / Меня держа, стремился вдоль откоса“ [Ад, XXIII, 50–51], – рассказывает Данте.

424

Здесь уместно вспомнить, что в схоластике различались ratio – низшая познавательная способность, способность к дискурсивному мышлению, таким разумом наделен язычник Вергилий, и intellectus – высшая познавательная способность, сверхчувственное постижение духовных сущностей, интуитивное озарение. См.: Философский энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1983. С. 210.

425

См.: Майков АЛ. Сны // ИРЛИ. Архив Майкова А. Н. 17.799/c.XL, б. 1.

Более глубокая аналогия Вергилия и путника обнаруживается в аллегорическом смысле этих образов [426] . Их композиционный параллелизм – одно из подтверждений, что спутник лирического героя Майкова подобен в определенной мере учителю в „Комедии“; он не что иное, как олицетворение рассудочных потенций поэта. В период работы над поэмой Майков был настроен критически по отношению к „головным“ теориям, чьи авторы искали выхода из общественно-политического кризиса, который переживала Россия. В 1856 г. он писал А. Ф. Писемскому, что „анализ и наблюдательность, главные рычаги нынешней литературы“, ему уже приелись [427] . А позднее, вероятно, в 1860 г., поэт после встреч с московскими знакомыми сообщал жене о своих спорах в Москве и желании написать статью о жертвах логики, „под которыми, – говорил он, – разумею все наши мыслящие партии от св. синода до нигилистов. Себя же чувствую выше их всех вместе, ибо всех могу уличить в оторванности от простого смысла жизни“ [428] . Такая позиция Майкова объясняет сатирическое изображение революционной демократии во второй песне „Снов“ и бюрократических кругов правящей России – в третьей, черновому варианту которой предпослан эпиграф:

426

Аллегорическое начало в «Комедии» для всех очевидно. Аллегорией назвал Полонский и поэму Майкова. Сообщая автору об отсутствии широкого отклика на «Сны», он писал о недостаточно напряженном лирическом чувстве в поэме, ее «холоде», который не вытекает, по его мнению, из майковского таланта, а «присущ всякой аллегории, как бы блестяща она ни была». – Полонский ЯЛ. Письмо Майкову А. Н. от 1.Ш.1859 // СПб. ИРЛИ. Архив Полонского Я. П. 11.753/LXVII, б. 15, л. 9.

427

Майков А. Н. Письма / Публ. И. Г. Ямпольского // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1975 год. Л.: Наука, 1977. С. 90.

428

Майков А. Н. Письмо Майковой А. И. Москва. Около 1860 г. // ИРЛИ. Архив Майкова А. Н. 17.017, л. 25.

Noi siam venuti al loco ov'io t'ho dettoche tu vedrai le genti dolorosec'hanno perduto il ben de Pintelletto [429] .Это терцина из третьей кантики „Ада“:Уж то тебе из слов моих известно,Что мы идем в мучения места,Утративших дар разума небесный [430] .

Поэт стремился стать над схваткой общественных партий, и здесь, как ему казалось, мог вновь служить примером великий Данте, который строго судил своих современников, белых и черных, гвельфов и гибеллинов, нарушивших гражданский мир, и который отказывался занять чью-либо сторону [431] . Именно поэтому в одном из черновых списков поэмы Майков написал над четвертой песнью: „Ни гвельф, ни гибеллин“ [432] . Эпиграфом же к этой части „Снов“ стали стихи:

429

Майков А. Н. Сны // ИРЛИ. Архив Майкова А. Н. 16.4854/c.V, б. 14, л.8.

430

Данте Алигьери. Божественная комедия. Ч. I. Ад: В переводах русских писателей. (Здесь стихи даны в переводе Н. Голованова, современника Майкова, так как в этом переводе эпиграф более соответствует содержанию третьей песни, чем в каком-либо другом. – См.: Данте Алигьери. Божественная комедия / Пер. с ит. размером подлинника (терцинами) Н. Голованова. Ч. I. М.: И. Н. Кушнерев и К., 1896.

431

Как тут не вспомнить слова Каччагвиды, обращенные к Данте:

……………………………………………..tefiabelloAverti fatta parte te stesco (Par. XVII, 68–69).…………………………………и будет честь тебе,

Что ты остался сам себе клевретом.

432

Майков А. Н. Сны // Архив А. Н. Майкова, 17585/сХ б. 3, л. 17 / Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский дом).

Ed elli a me: „Se tu sequi tua Stella,non puoi fallire a glorioso porto…“[Inf., XV, 55–56].Звезде своей доверься, – он ответил, –И в пристань славы вступит твой челнок.

Эти строки ассоциируются с астрологическим знамением, о котором уже говорилось. И обращение к ним Майкова перед четвертой частью поэмы, где с помощью Музы поэт проникает в тайны грядущего, проливает дополнительный свет на аллегорический смысл образа Путника. По мнению автора „Снов“, строгий разум играет немалую роль в отыскании истины, но он бессилен проникнуть в „таинственный“ удел мира. Вот почему, взявшись быть вожатым поэта, Путник должен оставить его на полдороге. Но там, где бессильна логика рассудка, беспредельны возможности поэзии. На помощь отчаявшемуся поэту, уже читающему в судьбах народа: „Надежды нет!“ [М, 779], – приходит Муза, способная постигнуть сокровенный ход жизни. Она выводит героя из тупика безволия и сомнений, открывает ему потаенный смысл человеческого существования. Как и Мательда, чье явление обещает восстановление на земле совершенного и радостного человечества, Муза воплощает высшую мудрость. Так становится возможным созерцание будущей гармонии, которое возвращает поэту утерянную им веру в разумность мироздания.