Данте в русской культуре

Асоян Арам Айкович

Этот пафос и стиль несколько неожиданны у человека, чья ирония, как уверяли современники, не ведала ничего святого. Но, возможно, что, готовя статью, он вспомнил и свою первую родину, и свой юношеский перевод на польский язык III песни «Ада», который печатался в 1817 г. с его же кратким, но эмоциональным предисловием [379] . Очерк о жизни и творчестве Данте, помещенный издателем «Библиотеки для чтения» в своем журнале, был популярного характера и не обещал русскому читателю каких-либо открытий. Впрочем, Сенковский заранее отказывался от научных притязаний. «…Кроме Женгене и других, писавших после него и разобравших „Божественную Комедию“ подробно, какой анализ, – спрашивал он, – может дать понятие о таком творении» [380] .

379

Bibliografia Polska / Przez К. Estreichera; Pod zarz^dem I. Shelcla. Krakow, 1870. T I. S. 289; 1878 T. IV. S. 221; Preisner W. Dante ijego dziela w Polsce. Torun, 1957. S. 260.

380

Библиотека для чтения. 1847. T. 82. № 5. С. 38.

В этом же 1847 г. «Москвитянин» перепечатал работу К. Фориеля «Франческа да Римини и Уголино», в которой осмыслялась связь исторических прототипов с художественными образами поэмы. Единственным и исключительным желанием Данте, утверждалось в статье,

было выразить драматически и живописно личное впечатление, «сделанное на него происшествием, крепко связав его не с случайными историческими подробностями, но с общими идеями и нравами того времени» [381] . Это положение, высказанное относительно Франчески, касалось и других прототипов «Божественной комедии». Несомненно, оно имело немалое значение не только для понимания идейно-художественного смысла поэмы, но и для осознания новых тенденций в зарубежной дантологии. Мировоззренческие основы творчества поэта все шире привлекали внимание исследователей. Это подтверждала и книга ученика К. Фориеля, офранцуженного итальянца Ф. Озанама «Данте и католическая философия XIII столетия». Рецензия на новую книгу была опубликована в «Отечественных записках» за 1848 г. «Определяя точки соприкосновения, – писал рецензент, – дантовской философии с философиями восточною, платоновскою, аристотелевскою и схоластическою, Озанам старается определить источники, которыми пользовался творец „Божественной Комедии“: исследует, какое именно предшествующее или современное философское учение возобновлено или усвоено поэтом» [382] .

381

Там же.

382

Рецензия на кн.: Ozanam A. F. Dante et la philosophie catholique au treizi`eme si`ecle // Отечественные записки. 1848. T 58. № 6. С. 37.

Отклики русской периодической печати на самые последние новости зарубежной дантологии стали обычным делом для читающей публики. «Недавно, – сообщали „Отечественные записки“, – издано <…> малоизвестное, даже в Италии, сочинение Данте „Пир влюбленных“ (lo amoroso convivio)… Изучение этого сочинения во многом объясняет „Божественную Комедию“, но оно не вполне окончено… В первый раз это сочинение, где Данте собрал все сведения о науках, явилось в 1490 году. В XVI веке было оно несколько раз перепечатано, но всегда с большими пропусками. В 1831 году аббат Кавардзони Педердзини первый очистил текст от ошибок переписчиков. Себастьян Реаль перевел теперь это сочинение на французский язык и обещает вскоре издать „Мир Данта“ – исторический, географический и ученый словарь» [383] .

383

Отечественные записки. 1853. Т 86. № 2. С. 151.

Заинтересовавшее редакцию «Отечественных записок» объявленное издание выходило в составе «полного» собрания сочинений Данте, которое отдельными томами готовил к печати Реаль. Оно состояло из биографии поэта и статьи «Сброшенный покров со средних веков: мир Данте». Этот дантовский мир был настолько хорошо освоен иными русскими знатоками «Комедии», что они чутко реагировали на актуальные проблемы ее изучения и порой выступали с назревшими критическими заявлениями. Обозревая «современное образование Европы», Шевырёв с сожалением отмечал, что при всем внушительном количестве публикаций дантовской поэмы до сих пор нет издания «Божественной комедии», сличенной «по всем лучшим кодексам, по крайней мере XIV, XV и XVI столетий». Он был склонен считать, что повинна в этом «Академия делла Круска», которая «правит скипетром языка и словесности Тосканской и коснеет в своих закоренелых предрассудках, против которых нет в Италии высшего Ареопага».

В такой атмосфере постоянного внимания к творчеству и личности Данте его сюжеты и его судьба нередко становились предметом досужих занятий самых разных литераторов. В их числе можно назвать и Д. Ю. Струйского (псевд.: Трилунный), который в середине 40-х годов опубликовал отрывки из поэмы «Дант». В одном из них он от лица Данте писал следующее:

Прощу того, кто для корысти низкойПодстережет меня в мой злобный рок,Кто нагло спросит: «Жизнь иль кошелек!»И тайный нож приставит к груди близкой.Но обществу, которое в пирахБеспечно жизнь презренную проводит,Где все изящное изринуто во прах,Где скука с пресыщеньем бродит,Я не прощу, что пеплом гробовымОно посыпало над алтарем святым,И не прощу, что холодом смертельнымОно мой дух в пространстве беспредельномНизвергло, как в тиранскую тюрьму, –Мое проклятие ему [384] .

384

Струйский Д. Прощание Данте с Флоренцией // Москвитянин. 1845. Ч. 3. № 5. С. 88.

Среди тех, кто от случая к случаю обращался к Данте, был и Дружинин. Кроме трех главных европейских языков, он достаточно хорошо знал итальянский и, вероятно, читал дантовские произведения в подлиннике. Осенью 1852 г. он писал своей приятельнице за границу: «Хорошо ли вы изучили итальянский язык и можете ли по возвращении подновить мое знание языка через практику?» [385] Видимо, интерес Дружинина к итальянскому языку развивался по мере роста внимания к Данте и его творчеству. В литературно-критических работах, посвященных русским поэтам, а точнее, Пушкину, Козлову, Майкову, имя знаменитого флорентийца упоминалось писателем довольно часто. Например, в статье «A. C. Пушкин и последнее издание его сочинений» ее автор писал: «Смелость, с которою поэт сливает историю своего героя с торжественными эпохами народной истории, беспредельна, изумительна и нова до крайности, между тем как общая идея всего произведения по величию своему принадлежит к тем идеям, какие родятся только в фантазии поэтов, подобных Данту, Шекспиру и Мильтону» [386] .

385

Ахматова E. H. Знакомство с A. B. Дружининым // Русская мысль. 1891. № 12. Отд. П. С. 142.

386

Дружинин A. B. Литературная критика. М.: Сов. Россия, 1983. С. 75. Это замечание о «Медном всаднике» развито в статье Игоря Бэлзы «Дантовские отзвуки „Медного всадника“». – Дантовские чтения. М.: Наука, 1982. С. 170–182.

Из дантоведческой литературы Дружинину, безусловно, была известна первая биография поэта, задуманная Дж. Боккаччо как введение к «Новой Жизни». В «Письмах иногороднего подписчика» Дружинин пересказал однажды эпизод, случившийся, по уверению Боккаччо, на улице Вероны, где одна из женщин, увидев Данте, сказала своим собеседницам: «Посмотрите, вон идет человек, который спускается в ад и возвращается оттуда, когда ему вздумается, и приносит вести о тех, кто там томится». На что другая бесхитростно ответила: «Ты говоришь правду – взгляни, как у него курчавится борода и потемнело лицо от адского пламени и дыма».

К этому же выводу, творчески переосмысленному,

восходит стихотворение Дружинина «Данте в Венеции», не вошедшее в его собрание сочинений и заслужившее одобрение H. A. Некрасова:

С змеей в груди, унылый и суровый,Я шел один по площади торговой,Был душен день и зной меня палил.С усилием и медленно ступая,Я кончил путь, – но вид чужого краяИзгнаннику был тяжек и немил.Казалось мне, мрачна морей царица,Ряды дворцов глядели, как гробница,Бессмысленно бродил народ пустой;Я изнемог, – и дрогнули колени,И я присел на храмовой ступени,Ко мрамору склонившись головой.Вблизи меня две женщины сидели:Одна была стара, едва гляделиЕе глаза из-под седых бровей;У той же – юной и пышноволосой –Как змей семья, к ногам сбегали косы…И слышен был мне шепот их речей.«Смотри, дитя! вон тот изгнанник смелый;В Италии он не ужился целой.Железный дух в груди его вложен!Он в рубище глядит как царь плененный,Он предался науке сокровенной,В сердцах людей все тайны видит он!Он мстил за зло и злу не знал пощады,Чтоб больше мстить, он сам в обитель адаС вампиром бледным об руку входилИ видел там врагов своих в мученьи,Но не скорбел, – а полный духом мщенья,Проклятьем тех несчастных заклеймил!»И, крест творя, умолкнула старуха;Но в тот же миг опять коснулся слухаДевичий говор, будто лепет вод:«В его глазах не видно злого блеску;Скажи мне, мать, не он ли про ФранческуСложил ту песнь, что знает весь народ?Как страшен он, сей путник величавый!Как грозен вид его главы курчавой!Небесный огнь её как бы спалил!Так вот он, Дант, неукротимый мститель!Он был в аду: нещадный зла гонитель,Он всюду зло проклятием клеймил…».И смолкла речь. И сердцу сладко стало;Торжественно воспрянул дух усталый,Почуявши привет простых сердец.В простых речах и в сказке суевернойЯ, дань приняв любви нелицемерной,Благословил тяжелый свой венец!И я сознал, что за моё изгнанье,За тяжкий труд и тяжкое мечтаньеМоя мечта к народу перейдет!И вспять пошёл я твердою стопою…И, тихо всколыхнувшись предо мною,Почтительно раздвинулся народ [387] .

387

Дантовские чтения. 1987. М.: Наука, 1989. С. 49.

В этом сочинении, кажущемся поначалу необычным лишь потому, что Дружинин редко писал стихи, есть мотив, достаточно неожиданный для склонного к общественному индифферентизму писателя. Это мотив мщения за попранную справедливость. Его появление трудно объяснить влиянием какой-либо отечественной традиции, значимой в 50-е годы для представлений о флорентийском изгнаннике. По-видимому, он возник в результате начитанности Дружинина в английской литературе, где современная дантология была замечательна прежде всего трудами итальянцев, эмигрировавших в Англию. Среди них был и знаменитый деятель раннего Рисорджименто Уго Фосколо, неподкупная «совесть Италии». Вместе с другими соотечественниками-эмигрантами, Дж. Мадзини, Г. Россетти, он выступал с литературно-критическими статьями и эссе о Данте, занимался комментированием «Божественной комедии». В их работах судьба поэта, чьи произведения были запрещены в Италии, освещалась в свете тираноборческих и антифеодальных настроений. Патриоты-карбонарии видели в авторе «Монархии» и «Божественной комедии» провозвестника объединения своей родины и мужественного борца за справедливость. «Данте, – утверждал Уго Фосколо, – принадлежал к людям редкой силы духа, которых не может коснуться насмешка, которых удары судьбы ожесточают, обостряя врожденную гордость. Друзьям он внушал не жалость, а уважение, врагам – страх и ненависть, презрение же – никогда. Гнев его был неукротим, месть же была не только потребностью натуры, но и долгом» [388] .

388

Цит. по: Полуяхтова И. К. История итальянской литературы XIX века. М.: Высш. школа, 1970. С. 56.

Этой характеристике как будто и следовал Дружинин, называя Данте гонителем зла и «неукротимым мстителем», указывая на его «железный дух» и величавую, непримиримую гордость: «Он в рубище глядит как царь плененный». Еще более знаменательным эхом карбонарских воззрений на любимого поэта, в которых его идеи оказывались близкими проблемам итальянского освободительного движения, звучала предпоследняя строфа, завершающаяся стихом «Моя мечта к народу перейдет».

Отзвуки мнений Уго Фосколо и его единомышленников слышатся и в других работах Дружинина. В рецензии на переводы Д. Мина он писал: «Только Италия средних веков, Дантова Италия, del dolore ostello, nave senza nocchier in gran tempesta корабль без кормчего в страшную бурю, Италия с Гвельфами и Джибелинами, с остатками римского духа и римских песнопений, с ее вечной красотой и кровавыми преданиями, с ее легендами и поэтическою действительностью, могла создать этого сумрачного человека во францисканском одеянии, опоясанного веревкой, с лавровым венком на изрытом челе! Только посреди дантовской Италии, так обожаемой и так проклинаемой великим певцом загробного мира, мог создаться и окрепнуть этот истинный представитель своего века и нескольких веков сряду – этот государственный муж, боец на поле ратном, непобедимый схоластик, гордый изгнанник, учитель будущих поколений, неукротимый мститель-патриот…» [389] Рецензент, как и Фосколо, источник величия автора «Комедии» видел в самой эпохе Треченто, которую итальянский романтик определял как время «гигантских страстей» [390] . Об этом он писал в статье «Данте и его век», опубликованной в «Эдинбургском обозрении» за 1818 г. Примечательно, что в незаурядной библиотеке О. Сенковского, которой Дружинин активно пользовался для расширения познаний в английской литературе и для сочинения статей, хранились комплекты «Обозрения» за несколько лет [391] .

389

Дружинин A. B. Письмо иногороднего подписчика о русской журналистике: Дант и его новый переводчик // Библиотека для чтения. 1853. Т 119. № 5. С. 76.

390

Полуяхтова И. К. Данте в творчестве поэтов начала Рисорджименто // Данте и всемирная литература. М.: Наука, 1967. С. 164

391

Старчевский A. B. Александр Васильевич Дружинин (Из воспоминаний старого журналиста) // Наблюдатель. 1885. № 6. С. 259.