Данвичский роман
Шрифт:
Явная нервозность Уилбура немного ослабла.
– Не-а, ну, правда, я могу понять, почему некоторые думают, что это волшебство. На самом деле, ничего, кроме науки, если ты внимательно присмотришься, я направляю мысли человека, чтобы заставить его делать то, чего он не хочет. Я заставляю его думать, что он этого хочет!
«Наука? Направлять мысли?» - недоумевала Сэри.
У неё не было надлежащих знаний и она понимала, что у неё немного интеллекта, но она знала, что означают эти слова.
«Так он заставил Генри Уиллера ДУМАТЬ, что он хочет съесть собственное дерьмо?»
– Лучше не думать об этом, - сказал Уилбур с другим акцентом.
И акцент сказал ей следующее: каким-то образом, каким, Сэри не могла понять, Уилбур действительно побудил этих ужасных данвичцев унизить себя именно так, как она хотела бы.
Внезапное осознание этого вызвало у Сэри такое сильное чувство восторга, что она чуть не хихикнула.
– Давай, пошли отсюда, пока кто-нибудь не вошёл, - предложил Уилбур.
– Государственный патруль недавно проезжал через Данвич.
Этот последний компонент информации Уилбура был тем, что Сэри удручающе осознавала. Государственный патруль действительно приступил к нечастому патрулированию Данвича, так как сообщалось о серии исчезновений среди нескольких семей, проживающих в отдалении. Сэри сомневалась в эффективности таких патрулей, но рассматривала их больше как предлог для офицеров уйти от своих обычных обязанностей и, в ряде случаев, угрозе арестовать её за нарушение бродяжничества, если она не найдёт в себе готовности предложить им различные сексуальные вознаграждения...
– Да, - согласилась она.
– Пошли.
Уилбур вывел её в сгущающиеся сумерки, но, прежде чем отправиться в обратный путь...
– Подожди
– Где твои леденцы?
Сэри ощетинилась.
– Эти тупицы даже не дали мне шанса купить их, а потом начали ко мне приставать.
Уилбур вошёл в магазин только для того, чтобы вернуться так же быстро, неся пятифунтовый мешок леденцов.
Глава восьмая
29 июля 1928 года, полночь
Было хорошо, что у меня возникла идея пойти к Осборну, потому что я думал, что бездельники, которые там были и сильно давили на Сэри, пытаясь трахнуть её против её воли, могли устроить что угодно, всё могло прийти в их грязные головы. Но прежде, чем они получили своё, я выполнил одно из Огненных заклинаний, которое выучил, произнося новейшие пнакотические строфы, которые соответствовали параграфу 1106 на Аль-Азифе, которые мой дед передал мне. Это сработало лучше, чем когда-либо, что говорит мне о том, что я использую правильные интонации. Мне было приятно видеть, что эти мужчины получают то, что с ними происходит. Но всё ушло на второй план, потому что после того, как она снова надела чёрное платье, Сэри взяла меня за руку. Было здорово, и это заставило меня почувствовать, чего у меня никогда не было, что моё сознание такое просветлённое, такое ясное. Как бы то ни было, она спросила меня, магия ли то, что я использовал на тех мужчинах, но я просто как бы не стал касаться этой темы. Не знаю, как она себя почувствовала бы, если бы я ей всё рассказал. Что касается этих бездельников, я смеюсь про себя. Они будут болеть несколько дней, но я не думаю, что они больше будут беспокоить Сэри.
Мы пошли домой, и Сэри спрашивала меня об исчезновениях людей, потому что она подслушала, что те мужчины подразумевали, что это был я. Я не солгал сейчас, я просто сказал ей, что не крал девочек Фарра, мальчика Лоуза или эту дерьмовую девочку Бишопа. «Никогда не трогал их», - сказал я Сэри, и это правда, потому что это сделало то, что было в воздухе, а не я. Думаю, это была маленькая ложь, но что я ещё мог сказать? В любом случае она согласна с тем, что никто из них не был хорошим. Сёстры Фарр были воришками чистой воды, как сказал дедушка, а мальчик Лоуза и Келли Бишоп клеветали на людей и обзывали их прямо в лицо, и меня в том числе. Я никогда не отдавал Древним порядочных людей, но хороших людей здесь и так немного. «Такие люди пойдут лучше всего в чрево Йог-Сотота, - так много раз повторял дедушка.
– Они не годны даже для того, чтобы убирать моё дерьмо».
Стало уже темнеть, когда мы вернулись в сарай для инструментов, затем мы с Сэри съели кучу леденцов, и она сказала мне, что ей очень понравилось. Она ещё раз поблагодарила меня за платье моей матери и за помощь ей в магазине Обсорна, а также за мальчишку Хатчинса, за то, что накормил её и всё такое, но потом я почувствовал себя подавленным, когда она сказала мне: «Знаешь, Уилбур, я думаю, я лучше пойду. Я трачу достаточно твоего времени и щедрости». Поэтому я занервничал и сказал ей: «Не надо уходить, мне было приятно что-то сделать для тебя». Она сказала мне, что не хотела бы уходить, но боялась, что она будет доставлять мне неудобства, а я уверил её, что это не так. «Я очень хотел бы, чтобы ты осталась», - сказал я, но почувствовал себя глупо, сказав это, потому что почему такая красивая девушка, как Сэри, захочет остаться со мной? Но она подошла и снова взяла меня за руку, от чего я совсем потерял сознание, и она улыбнулась на секунду, но затем посмотрела вниз и сказала, как будто у неё на сердце было что-то не так: «Уилбур, я должна быть честной, и я смотрю, ты знаешь уже, но у меня нет ни образования, ни навыков работы, так что... ну, я должна продавать себя мужчинам за деньги. Поверь, я пыталась, но другого выхода не нашла. Мне как бы стыдно, но для меня больше ничего нет». Конечно, я уже знал это и хотел успокоить её, поэтому сказал ей в ответ: «Сэри, сейчас плохие времена, не только здесь, а везде. Едва ли можно заработать деньги. Неважно, что люди могут делать, чтобы у них была одежда и еда в желудке, пока это никому не причинит вреда, по крайней мере, не повредит порядочным людям. И сейчас, когда девушке нужно продавать себя за деньги, я не нахожу в этом ничего плохого. Мой дед всегда говорил мне, что судить о людях нехорошо, если мы сначала сами не примерим их обувь». Кажется, ей не терпелось услышать, что я об этом думаю, потому что по её лицу я видел, что от моих слов было снято большое бремя. Затем я сказал ещё: «Но тебе не нужно уходить отсюда сейчас, просто чтобы заработать деньги». Я не чувствовал себя вправе говорить, что мне не нравится, что она зарабатывает деньги таким образом. Это не моё дело. Но я сказал ей подождать здесь минутку, вышел из сарая и побежал прямо к маленькому семейному кладбищу, окружённому старым железным забором. Я шёл прямо к большому старому плоскому надгробию моего великого прапрадедушки Сайласа Уэйтли. К ясеню, который растёт совсем рядом, дедушка прибил деревянную планку, выпиленную из старого Висячего дуба, который раньше стоял на городской площади, и вырезал на ней слова Пнакотика, которые создают то, что он называл Заклинанием Невидимости. Итак, старый камень Сайласа Уэйтли был почти таким же большим, как крышка гроба, и тяжелее, чем могло поднять большинство людей поблизости, и даже если бы они могли это сделать, дедушка знал, что они никогда не попробовали бы из-за того, насколько суеверны данвичцы, и не осмелились бы вторгнуться на неосвящённое кладбище - это было бы к худшей неудаче - и особенно с тех пор, как прапрадедушка Сайлас был осуждён тем, что можно назвать судебным приказом и повешен за колдовство в 1749 году, и люди в округе до глубины души верили, что если вы придёте на могилу осуждённого чернокнижника, будете прокляты вы и вся ваша семья тоже. Вот почему дедушка положил всё золото Уэйтли под этот большой плоский камень; но он всё равно знал, что не может рисковать. Вот почему он применил Заклинание Невидимости, потому что оно делает так, что любой, кто сможет поднять камень, не сможет увидеть там золото. Сначала я поднял камень без проблем, так как я сильнее всех, и, конечно, не увидел ничего, кроме скелета великого прапрадеда Сайласа, но затем я обратил свой взор на слова на деревянной планке, чтобы разблокировать Заклинание Невидимости, и вот - этот гроб был набит монетами и золотыми самородками. Скелет прапрадеда был почти весь покрыт ими. Также там, в металлической коробке, находилась моя собственная папка, которая лежала там годами, в которой хранятся все самые важные страницы «Некрономикона», Ремингиуса и Акло-н-Элтдауна, которые я перевожу на английский, поэтому тот, кто придёт после меня, выиграет в борьбе со временем. Кроме того, по той же причине я записываю в свой дневник страницы и в незашифрованном виде. Но в любом случае я взял несколько золотых монет, затем вернул камень в исходное положение и наложил обратно заклинание. Я уже собирался пойти к сараю с инструментами, но в раздумье остановился возле кривого куста. Забавно, как навязчивая фантазия может захватить человека, но, видите ли, я был настолько полон хороших чувств к Сэри, что пошёл в кусты, чтобы снова сделать это, мой разум был полон мыслей о том, каково это - заниматься с ней любовью. Я закончил, и, чёрт возьми, я потерял СЧЁТ тому, сколько раз я делал это только сегодня, и эта чёртова куча моего семени была больше, чем коровья лепёшка. Но вот я вернулся в сарай и поспешно отдал Сэри одну из старых золотых монет и сказал: «Вот, возьми немного денег, чтобы тебе не приходилось делать эти дела с мужчинами, которые тебе обычно не нравятся. Мне будет приятно, если ты останешься здесь столько, сколько захочешь. Я не буду никак тебя беспокоить, и ты можешь пойти и делать то, что хочешь - просто будь собой - а я буду здесь в основном писать и готовиться к моей следующей поездке в Мискатоник, о чём, как мне кажется, я уже говорил тебе». Она стояла там, что-то странно думала и смотрела немного глупо на эту монету, которая, я думаю, стоила больше, чем она зарабатывает за месяц продажи себя. Похоже, она ХОТЕЛА взять её, но начала волноваться, потом её плечи опустились, и она сказала мне: «Уилбур, я не могу взять эти деньги, это было бы неправильно. Ты уже и так проявил немало своей доброй воли, и мне не нравится идея брать деньги, которых у меня не было». «Нет, просто возьми это, потому
– Всегда задавалась вопросом, что делает людей такими плохими? Ты знаешь, Уилбур?» У меня всё чесалось от гнева, как говорил мой дедушка, от того, что, по её словам, её отец сделал с ней, но я старался не показывать этого и сказал: «Ну, дедушка много раз говорил мне, что некоторые люди РОЖДЕНЫ плохими и ничего в жизни не делает их такими. На самом деле, - предположил он, - БОЛЬШИНСТВО людей такие, и именно поэтому этот мир так ужасен. Говорил, что большинство людей такие плохие, такие бесполезные, такие бесчестные, что они не подходят для жизни на земле, что есть другие вещи, я имею в виду, во Вселенной и тому подобное, которые имеют больше прав жить здесь, чем люди, и я осмеливаюсь сказать, я думаю, что он был прав». Она выглядела немного сбитой с толку тем, что я сказал, но потом ответила: «Да, я знаю, в этих краях ОЧЕНЬ много плохих людей, а мой папа? Он был худшим из тех, кого я когда-либо знала. Думаю, у него просто проблемы с головой. Однажды я помню, мне было около четырнадцати, и он заставил меня отсосать ему, но я сказала, что не хочу, поэтому он дал мне сильную пощёчину, а затем я помню, что он тащил меня в лес, где у него была вырыта большая яма. Она была огромной, как могила, поэтому он связал меня и бросил на дно той ямы, и сначала он пописал на меня, а потом, ты знаешь, что он сделал? Он начал ЗАКАПЫВАТЬ меня в этой яме. Он сгребал грязь, крича о том, что кого-то такого уродливого, как я, НУЖНО хоронить, как мусор, а я там плачу и кричу, а он просто продолжает копать грязь, чтобы похоронить меня заживо, но как раз, когда он собирался засыпать моё лицо, он остановился, начал смеяться и сказал мне, что он просто пошутил, но в следующий раз, когда я скажу, что не хочу сосать его член, он похоронит меня по-настоящему. Итак, с тех пор я сосала его член всякий раз, когда он говорил без возражений, потому что оно того не стоило. Вот каким злом был этот человек. Ох, и ещё кое-что! Видишь ли, когда мне было семнадцать лет, моя мама взяла меня в путешествие, единственное путешествие, в котором я когда-либо была. Она отвезла меня к тому месту, которое она называет Большой Водой, в место под названием Иннсмут, где у неё был друг, которого она знала с детства, и мы пробыли там целый месяц, и я не могу передать тебе, как приятно было быть вдали от моего отца, и не видеть его член и не сосать его. Я плакала, когда пришло время возвращаться в бревёнчатый дом, и я даже думала о том, чтобы сбежать, но я не сделала этого, потому что знала, что мой папа обвинит мою маму и сильно её побьёт. Но в любом случае, когда мы вернулись, папа совершенно обезумел, и первым делом он запер мою маму в шкафу, затем потащил меня к столовой посуде, там была банка для варенья, а потом он сказал мне, что он сделал. Видишь ли, он дрочил себе пять раз в день каждый день, когда я был в Иннсмуте, и каждый раз он кончал в эту банку, потом закрывал крышку, чтобы его сперма не высыхала. Это то, что он делал, когда я не занималась этим. ПЯТЬ РАЗ В ДЕНЬ в течение ВСЕГО МЕСЯЦА он кончал в эту банку! К тому времени, как мы с мамой вернулись, скорее всего, банка была уже наполовину заполнена, а это была большая банка. Мой отец сразу же снял крышку и заставил меня выпить содержимое, да, он это сделал, и он сказал, что если я не выпью каждую каплю, он побьёт мою маму и меня, так что, ну, у меня не было выбора, поэтому я пила это, и, скажу тебе, на вкус это было УЖАСНЫМ, хуже обычного, потому что б'oльшая часть была испорчена. Целый день меня мучила боль в животе, не поверишь как. И это ещё было не так уж и плохо. Однажды, это случилось прошлым летом, я думаю, я видела, как он на реке собирает рогоз, но я знала, что он не умеет плавать, поэтому он не сможет быстро последовать за мной, но он так кричал, когда видел, что я убегала из нашего дома. Он опять собирал всю свою сперму в банку, и однажды он поймал меня и утащил обратно, заставил выпить всё это и затем чуть не убил. Боже! Я думала об этом долгое время, он заставлял меня делать это тогда и хотел заставить меня делать это ещё больше, и это просто заставило меня так сильно его ненавидеть! Но именно так я поняла разницу между плохим и чистым злом. Тогда я прекрасно поняла, что только чистое ЗЛО может сделать что-то подобное». Она покачала головой.
Я закипал от гнева, когда она закончила говорить эти вещи, но то, что я чувствовал хуже, чем гнев, было глубокой грустью, какой я никогда раньше не знал, не только от того, ЧТО она сказала, но и от того, КАК она это сказала, как будто это её не беспокоило вовсе. Я могу только представить, как она чертовски привыкла к ужасному обращению со стороны отца и других людей, что она думает, что такое ужасное обращение - это просто ещё одна часть обычной жизни.
Но это НЕ просто ещё одна часть обычной жизни!
Так что я решаю взять дело в свои руки, своим существованием я собираюсь доказать ей, что в жизни есть лучшие вещи, чем дерьмовое обращение со стороны людей, избиение и боль и тому подобное. Нет, сэр. Что ещё она могла сделать, будучи молодой девушкой и всё такое? Ведь она не могла ничего с этим поделать.
Но я уверен, что, чёрт возьми, я могу с этим поделать!
Я всё ещё сижу здесь за большим столом с приглушённой масляной лампой и пишу, наблюдая, как она спит с лунным светом на лице из высокого маленького окна. Каждый раз, когда я смотрю на неё, она кажется ещё красивее, чем раньше, и...
Я остановился с пером на секунду, потому что, пока я наблюдал за ней, она начала немного вертеться на койке, и даже больше, чем немного. Сначала я подумал, что это, должно быть, дурной сон, но потом я заметил, что она вроде как улыбается, а потом она начинает тереть себя руками вверх и вниз по телу через старое чёрное платье моей мамы, и она громко стонет, потом начинает тереть одной рукой грудь, а другой потирать уединённое место, но я вижу, что она всё ещё спит. Одна из её грудей выпадает из-под платья, а затем она начинает играть с ней, и я вижу, как сосок на ней растёт прямо у меня на глазах. Так что мне стало совершенно ясно, что это не плохой сон, а хороший. Хотелось бы мне поверить, что она была такая из-за меня, но было бы глупо думать о чём-то подобном.