Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса
Шрифт:
— Здесь.
— Вы можете говорить друг с другом? В гиперпространстве?
— Можем. И не только так. Правда, — добавила она, — это распространяется на очень немногих существ. Тех, кто настроен друг на друга. Что тебе сделал Бейл?
— Это я расскажу ему лично при встрече.
Рина приподняла брови:
— У него амнезия?
— Я её вылечу.
— А ты целитель.
— Да. Сабером по морде. Очень хорошо лечится любая амнезия. Что ты смеёшься? — добавил он почти агрессивно.
— Я не смеюсь. Я улыбаюсь.
— Всё равно, — сказал он и усмехнулся сам.
— В общем, — сказала Рина, — на этой планете собралось всё руководство Альянса. И мы хотим его прижать. Они с кем-то связаны. С кем-то из мира Великой Силы. И мы…
— Ты сдурела?
— Очень хочется думать именно так.
Оби-Ван в молчании покрутил рукоять меча.
— Мне почему-то не нравится ни одно моё имя, — неожиданно сказал он.
— Да?
— Оби-Ван. Кеноби. И даже Бен.
— Ну, назовись Дарт Обиванус.
— Тьфу на тебя.
— Тогда Обиванус Лайт.
— Ещё раз тьфу.
— Тогда объясни, чего хочет твоя тонкая натура.
— Моё настоящее имя.
— А Бен — это что?
— Это издевательство, а не имя.
Рина стала хохотать.
— Ну, придумай себе новое! Тоже, мучения какие!
— А ты просто Рина? Без Дарт?
— Ага. Я — Дарт Ринус. Есть ещё Дарт Марус, Дарт Тийенус и Дарт Рикус, но об этом не принято говорить вслух…
Она посмотрела на свалившегося от хохота в кресло пилота Оби-Вана и весело пожала плечами.
— Ты… — сказал тот, выходя из смехового припадка, — ситх с плоским юмором… Оби-Ван Кеноби, — сказал он неожиданно с совершенно иной интонацией и даже другим голосом. Более глубоким, звучным, официальным. — Рыцарь Кеноби.
— А…
— Что — а?
— Бэ.
— Пошла ты, зараза.
— А ты нормально говорить умеешь.
— Да?
— Да.
Он хмыкнул и посмотрел на свои руки, лежащие на коленях.
— Татуин, — сказал он.
— Мм?
— Татуин. Тебе не понять.
— Я попытаюсь.
— Татуин, — повторил он, будто краденную драгоценность. — Вечная жара, воздух, который колышется, как пламя. Пламя песка, пламя двух солнц. Воздух горит. И спёртая, настолько, что можно резать ломтями, тяжёлая духота в помещении. Потом наступают сумерки. По очереди касается горизонта каждое из двух солнц. Наступает прохлада. Потом, сразу — холод. Тоже — как пламя. Чистое, ясное, ледяное. Звёзды острыми точками продавливают взгляд. И впереди — вся жизнь. Которой уже не будет…
— Ага…
— Что — ага?
— Ага.
Он долго смотрел на неё.
— Странная ты.
— Ага.
— Твой мастер от тебя никогда не бесился?
Она улыбнулась:
— Бывало…
— Двадцать лет — как вздох. Однажды понимаешь, как плотно сжато время. И как оно становится ничем. Сыплется песком… Песком или…
Пеплом.
— Бен.
— Что?
— У тебя была уникальная возможность.
— Какая? Где?
— Там. На Татуине. Ты остался наедине с собой. Казалось бы — только думай… Ты бы мог стать наёмником. Мог бы создать семью. Сделать любую глупость. Ты, в конце концов, мог улететь хрен знает куда, и жить так, как хочется тебе. Но ты…
— Я хотел жить на Татуине! И — какая же ты дура. В галактике гонялись за мной. И прощупывали на применение Силы.
Матовые тёмные глаза.
— Жизнь была кончена, неужели не понимаешь? Мой мир был разрушен. Мне осталась только месть. Как вам, — он усмехнулся, — тысячу лет до этого дня.
— Может быть, — сказала она. — Может быть.
— А что?
— Я думаю. Представляю себя на твоём месте. И, честно говоря, не знаю. Мне б, наверно, хотелось жить самой по себе. Но, наверно, если б убили тех, кого я считаю своими, я тоже мстила. И, наверно, не успокоилась бы, пока… И наверно…
— Что?
— Ничего, — ответила она.
Он почему-то не стал настаивать на ответе. Ему показалось: он понял. Вместо этого он провёл ладонью по лбу:
— Дело не в том…
— Да?
— Месть — это важно, но…
— Да?
— Дело было не в мести.
— Серьёзно?
— А ты? Думаешь, я не понял? Ты сейчас думала про поколения своих. Знаешь, о чём ты ещё думала?
— Да. О программе.
— Да, — повторил Бен. — О программе… Они — вы — ситхи — были буквально запрограммированы своими учителями — а те своими — не только на то, чтобы выжить. Они были сознательно выращены в непримиримости к любой другой точке зрения на мир, нежели своя.
— Да.
— Это было воспитание, направленное на создание определённого рода личности.
— Да.
— А где свобода?
— Какая свобода?
— Свобода!
— Ты ищешь свободы?
— Да!
— И нашёл?
Он засмеялся.
— Я нашёл Татуин… Так у ситхов тоже нет свободы?
— Постой, — терпеливо сказала Рина, — а есть ли она вообще?
— Я бы мог стать наёмником, — издевательски бросил Кеноби, — мог бы создать семью, мог бы улететь хрен знает куда — но вместо этого я сидел на Татуине и ждал, ждал, ждал — когда вырастет Люк, когда сын Вейдера сможет отомстить за нас отцу. Какого чёрта ты тыкаешь мне в выбор, которого не может быть?
— Ты хотел отомстить?
— Я хотел добить. У меня не получилось.
Она так внимательно смотрела на него.
— Я не понимаю, — вдруг сказала она, — зачем тебе это было нужно?
— А вам? Вам, тысячу лет жившим ради мести?
— Нам нужна была власть.
— Вот как.
— А месть… Не только. Просто месть концентрирует и не даёт расслабляться. На протяжении тысячи лет жизнь каждого из ситхов определялась целью. Тем, что было вложено в него в детстве. Определённый внутренний каркас мировоззрения, который заставлял их действовать так, а не иначе. Не растворяться, а противостоять. Было необходимо сохранить определённый тип личности. Который был уничтожен.