ДАртаньян в Бастилии (Снова три мушкетера - 2)
Шрифт:
Затем тоже сел в указанное ему кресло.
– Итак, вы хотели меня видеть, – начала хозяйка дома. – Вы прибегнули к стольким предосторожностям, что мне остается только гадать, что за дело привело вас ко мне.
– Ах, сударыня! Мне и в былые годы случалось прибегать к предосторожностям, когда вы дарили мне несколько часов общения, – отвечал Арамис с нежной улыбкой.
Госпожа де Кавуа чуть наклонила голову в знак того, что она помнит об этом и ценит осторожность и деликатность своего собеседника. Однако от внимательного
– Но время идет, и прошлое подергивает дымка забвения, – продолжал Арамис, прибегая к поэтической метафоре, – прием отнюдь не свойственный ему в разговоре с отцами церкви или друзьями. Сейчас перед ним сидела женщина, эта женщина была красива, и, самое главное, Арамис хотел пробудить в ней воспоминания. – Увы! – добавил он со вздохом. – Увы! Все, что было, мадам, для вас лишь призрачный мираж, истаявший без следа…
– Милый д'Эрбле, почему вы больше не пишете стихов.
У нас было бы два Вуатюра, – слова г-жи де Кавуа, казалось, заключали в себе насмешку, но взгляд, устремленный на красивое печальное лицо Арамиса, был участлив и нежен.
Казалось, женщина, сначала решившая держаться официально, постепенно смягчается и в уголках ее губ и глаз появляется улыбка.
– Парижу не нужен второй Вуатюр, мадам. Кроме того, я теперь пишу только на богословские темы.
– Но вы и раньше посвящали много часов богословским занятиям, – с лукавой улыбкой заметила г-жа де Кавуа.
– Не столько занятиям богословием, сколько занятиям с богословом – хотите вы сказать, а вернее, – с его племянницей, – живо подхватил Арамис.
– Скажите лучше, «с племянницами», – легко вздохнула г-жа де Кавуа. – В Париже было и есть слишком много ученых богословов. И наверное, немалое число их имеет племянниц.
– Ну вот, вы в хорошем настроении. И я рад этому.
– Вы полагали застать меня в слезах? – живо спросила г-жа де Кавуа.
– Избави Боже! Видеть слезы на ваших глазах было бы для меня невыносимо!
– А между тем иногда мне хочется разрыдаться. Откуда вы узнали о наших неприятностях?
– Госпожа де Буа-Трасси сказала мне…
– Что кардинал прогнал с глаз долой моего мужа?!
– Ну… примерно это… Я, впрочем, не поверил.
– Но, на правах старой дружбы, решили узнать, верно ли то, о чем болтает весь Париж?
– Но, мадам, что заставляет вас так говорить?!
– Еще бы! Если это знает Камилла де Буа-Трасси, значит, это известно всему Парижу!
– Уверяю вас – нет!
– Ну, так будет известно до захода солнца следующего дня!
– Право же, мадам, вы несправедливы к госпоже де Буа-Трасси. Она искренне огорчена тем, что случилось.
– Ах, д'Эрбле, раньше вы были куда деликатнее! Хвалить одну даму в будуаре другой! Нет, положительно вы и впрямь сделались монахом!
Арамис улыбнулся:
– Вот теперь я вас узнаю.
– Зато я не вполне узнаю
– Вы перемените свое мнение, когда узнаете, что я рискую жизнью, чтобы повидаться с вами.
– Вы пугаете меня, милый д'Эрбле. Вы ведь сменили мундир на сутану, не вы ли сами говорили мне это?!
– Так и есть, но сутана в наше время навлекает на ее владельца не меньше опасностей, чем военный мундир.
– Но кто же грозит вам?!
– Ах, мадам, Париж как водоворот. Он затягивает любого, кто имел неосторожность подплыть к нему слишком близко. Вам ли не знать этого, вы ведь бываете при дворе…
– Не слишком часто, но вполне достаточно для того, чтобы согласиться с вами, – сказала г-жа де Кавуа. При этом она подумала: «Неужели он пришел только для того, чтобы повидаться со мной?» Вслух же произнесла:
– Но вы по-прежнему говорите загадками, таинственный господин д'Эрбле. Что же за опасность угрожает вам?
Искушенный в дипломатии, Арамис выдержал паузу. Он сделал ее достаточно длинной для того, чтобы воображение г-жи де Кавуа могло разыграться и все опасности, подстерегающие одинокого прохожего в ночном Париже, предстали бы перед ее мысленным взором.
– Духовник королевы-матери предостерег меня, что флорентийка собирается подослать ко мне убийц. Мы оба принадлежим к одному братству – лазаристов – и встречались в Лотарингии…
– Но почему?
– Вы спрашиваете?
– Посудите сами, что же мне еще остается?!
– Но я и сам ничего не могу сказать со всей уверенностью. Ничего, кроме того, что прошлой ночью на улице Бриземиш на меня напали какие-то люди.
– Боже милосердный! Вы не ранены?!
– К счастью – нет. Со мной было двое друзей, и втроем мы дали негодяям достойный отпор. Трое из них, думаю, упокоились на кладбище Сен-Сюльпис.
– Но флорентийка на этом не успокоится!
– Боюсь, что вы правы, мадам.
– Что же делать?! – Последнее восклицание женщины было искренним и показало Арамису, что он почти у цели, – Собственно, я пришел к вам за советом. Ведь на самом деле в Париже у меня лишь один «знакомый богослов» и лишь его «племянница» питает… я хотел сказать – питала, ко мне дружеские чувства.
Легкий румянец проступил на щеках г-жи де Кавуа.
– Полагаю, в первый раз вы употребили глагол в нужном времени, – тихо произнесла она. – Но, увы, бедная «племянница» не знает, чем помочь…
– Я подумал… Я думал, что против Марии Медичи есть лишь одно действенное средство…
– Какое же?
– Вы знаете сами!
– Нет же!! Назовите его!
– Это средство – Ришелье.
– Ax! – всплеснула руками г-жа де Кавуа. – Вы тысячу раз правы, милый д'Эрбле. Если флорентийка и боится кого-нибудь, то только кардинала.
– Оттого она так ненавидит его, – заметил Арамис.
– Но ведь вы и сами, кажется, не слишком жаловали первого министра, когда носили мушкетерский плащ.