ДАртаньян в Бастилии (Снова три мушкетера - 2)
Шрифт:
Утро встретило г-жу де Кавуа в капоте, непричесанную и с красными глазами. Дом капитана кардинальской гвардии обычно посещали многие, так как у четы де Кавуа было ровно столько друзей, сколько было приверженцев кардинала в Париже. Однако после того как г-жа д'Эгильон и маршал де Ла Мельере оповестили всех о нелестных эпитетах, которыми его высокопреосвященство соизволил наградить своего верного слугу, поток посетителей иссяк, словно обмелевшая речка, и превратился в скромный ручеек. Такова уж человеческая природа.
Но не станем рисовать все в уж слишком мрачном свете. Кое-кто из друзей все-таки заходил навестить опального капитана, который занемог от огорчения. Именно это обстоятельство и посоветовал использовать Арамис.
Посетители не могли не обратить внимания на перемену в облике г-жи де Кавуа, которая была, как уже говорилось, хороша собой и обыкновенно уделяла должное внимание своей внешности. В тот день к капитану не пустили никого.
– Бедняга де Кавуа, должно быть, совсем плох! – был единодушный приговор.
На следующие сутки разнесся слух, что г-жа де Кавуа обратилась к г-же д'Эгильон, своей близкой приятельнице, с тем, чтобы та попросила его высокопреосвященство прислать к больному своего врача.
Кардинал не мог отказать г-же д'Эгильон в подобной просьбе и, тут же пригласив к себе своего личного медика, отправил его к постели капитана, здоровье которого теперь внушало всем серьезные опасения.
– Возвратитесь и расскажите мне, в каком состоянии де Кавуа, – напутствовал его кардинал. – Да не задерживайтесь слишком. Я и сам нуждаюсь в вашей помощи.
Ришелье не лицемерил. Его здоровье, отнюдь не богатырское и в лучшие времена, уже было подорвано государственными заботами, постоянной борьбой с внешними и внутренними противниками и… подагрой. Действительно, этот недуг доставлял кардиналу все больше неприятностей, а так как его медик ничего пока не мог поделать с участившимися приступами, кардинал постоянно пребывал в раздраженном состоянии, которое никак не улучшалось после получения известий из Брюсселя и Лангедока.
Прибывший к постели больного эскулап нашел последнего в состоянии весьма плачевном. Капитан лежал на измятых простынях, весь покрытый каплями крупного пота. Лекарь пожелал подержать его за руку с тем, чтобы определить температуру и пульс пациента. Де Кавуа вынул руку из горшочка с горячей водой, который держал под одеялом, и подал ее врачевателю, и тот незамедлительно пришел к выводу, что у больного сильная лихорадка. Об этом свидетельствовали учащенное сердцебиение, обильное потоотделение и высокая температура.
– Впрочем, пациент потеет – это добрый признак! – глубокомысленно изрек лекарь. Это был тот самый эскулап, коего мы уже как-то раз встречали у постели раненого д'Артаньяна. Репутация его держалась пока благодаря изрядному знанию латыни, солидной внешности и тому счастливому обстоятельству, что кардинал до поры ничем не хворал. Стоило только здоровью его высокопреосвященства пошатнуться, дела его лекаря пошли хуже. Ришелье начал подозревать, что пригрел в своем дворце изрядного шарлатана.
Болезнь де Кавуа показалась ему удобным случаем для того, чтобы поддержать свое пошатнувшееся реноме. Отправляясь к больному, целитель подробно расспросил нескольких офицеров из числа сослуживцев занемогшего капитана о его телосложении, конституции, а также полученных им нескольких ранах, последняя из которых, по их мнению, могла открыться и послужить источником страданий капитана.
Больного сотрясал частый кашель, и он жаловался на боли в груди и озноб. Г-жа де Кавуа, вся в слезах, сообщила доктору, что ее супруг ничего не хочет есть, а только постоянно просит пить.
– Не беспокоят ли больного старые раны? – спросил тот, скорбно покачав головой.
– Как вы узнали, доктор?! – всплеснула руками г-жа де Кавуа.
Врач самодовольно ухмыльнулся, прописал больному клистир для очищения организма и, пообещав прийти завтра, отправился к кардиналу.
– Что же случилось с де Кавуа? – спросил Ришелье.
– Опасаюсь, что у него чахотка, ваше высокопреосвященство.
– Чахотка?! – удивился кардинал. – Чем же она вызвана?
– Сильным нервным расстройством – отвечал лекарь. – А еще у него открылись старые раны и возможны нагноение и гангрена.
Ришелье отпустил врача и задумался.
На следующий день врач его высокопреосвященства снова наведался к больному, как и обещал. Г-жа де Кавуа предъявила ему мокрые повязки, которые она, по ее словам, только что сняла с открывшихся ран своего лежащего в полузабытьи супруга. Лекарь понюхал их и нашел, что запах плохой. Он скорбно покачал головой. Когда же на глаза ему попались кровавые пятна, испачкавшие простыни (кровь пролила курица, отправленная поваром в суп, но оказавшая эту дополнительную услугу своим хозяевам), врач окончательно убедился, что пациент долго не протянет, а потому и не следует браться за его лечение.
Объявив безутешной г-же де Кавуа о своих самых худших опасениях, он удалился, с тем чтобы рассказать поскорее всем и каждому о том, что бедняга де Кавуа при смерти, не преминув напомнить, что он, личный врач его высокопреосвященства, заподозрил печальный исход и поставил верный диагноз еще тогда, когда никто не хотел верить в то, что заболевание серьезное.
То же он повторил и кардиналу, который впервые после своей размолвки с де Кавуа ощутил некоторые угрызения совести и послал к г-же де Кавуа узнать, не нуждается ли она в какой-либо помощи с его стороны.
Госпожа де Кавуа еле нашла в себе силы принять посланника и просила передать его высокопреосвященству, что он и так сделал больше, чем она вправе была ожидать, прислав к постели ее больного мужа своего личного врача.
Ришелье, как уже говорилось, всегда хорошо относился к г-же де Кавуа, тем более у него не было причины сердиться на нее теперь. Кардинал не мог знать, что именно жена посоветовала мужу не торопиться с выполнением его приказа. Поэтому он все больше склонялся к мысли, что поступил с верным капитаном чересчур жестоко.