ДАртаньян в Бастилии (Снова три мушкетера - 2)

Харин Николай

– Разумеется, так будет лучше. Я знаю кардинала – ему доставит большое удовольствие сделать мне какую-нибудь гадость.

– Таков уж характер нынешнего властелина. Он всемогущ, но злопамятен и обожает сводить счеты.

Мария Медичи принялась теребить веер.

– Но надежен ли этот Бежар? Если эти ищейки пронюхают что-то, они сейчас же схватят его. Под пытками он во всем сознается.

– Ему не в чем будет сознаваться, ваше величество.

– Но ведь он догадывается о характере своей миссии.

– Этого было не избежать. Во-первых, он идет на это вполне

сознательно, полагая, что оказывает услугу французскому народу, который кардинал уморил податями. Во-вторых, мы крепко держим его в своих руках. Вспомните, ваше величество, я говорил вам, что провидение редко указует нам достойных или безгрешных в качестве орудия возмездия. Если бы против тирании выступила чистая безгрешная душа, она погубила бы себя своим поступком, хотя бы совершенным и для блага народов. Мы же полагаем, что все целесообразно, что ведет к уменьшению зла в этом мире, и без того погрязшем во грехе. Таким образом, тиран гибнет от рук грешника, возможно злодея, и тот и другой получают лишь то, что они заслужили. Тиран – смерть физического тела, злодей, избавивший народы от тирании, – гибель души, так как он все же совершил человекоубийство.

Мария Медичи с некоторым страхом посмотрела на иезуита, видимо, пораженная этими построениями.

– Гибель души, но… не тела? – нерешительно спросила она.

– Возможно, и тела. Это зависит от многих обстоятельств.

– Каких? – быстро спросила королева-мать.

Вместо ответа иезуит пожал плечами. Мария Медичи содрогнулась. Она поняла, что участь Бежара предрешена. Орден не любит оставлять следов. Королева-мать вспомнила о том, что у алхимика есть дочь.

– Бедная девочка, – со вздохом промолвила она. Затем ей пришла в голову еще одна мысль. – Так, значит, Бежар – злодей? – наивно спросила она.

– Лучше будет сказать так: у него темное прошлое, ваше величество, – поклонился иезуит.

– Но если оно темно – значит, нельзя судить о нем!

– Оно темно для любого, но только не для Ордена, – был ответ.

И снова королева-мать ощутила неприятный холодок, пробежавший по спине. Она видела, что ее духовник почтителен, открыт ей настолько, насколько это не затрагивает интересов его тайного общества. Было и еще одно обстоятельство, которое успокаивало ее: они имели перед собой общего врага и цели у них совпадали. По крайне мере пока.

– А чем вам мешает кардинал? – неожиданно для самой себя спросила она. И испугалась. – Ведь он получил свою шапку из рук Его Святейшества Папы! – добавила королева-мать, чтобы этими словами сгладить впечатление от своего вопроса.

Но духовник, оставаясь спокойным, охотно объяснил:

– Ваше величество, Ришелье вреден для Ордена, так как он поддерживает еретические государства за пределами Франции и всеми силами борется против его католического величества короля испанского.

Королева обдумала слова Сюффрена, затем она спросила еще:

– В таком случае, что же следует делать, если… мы достигнем цели. Что следует тогда посоветовать королю?

– Лишить французской поддержки короля шведского Густава-Адольфа, вернуть Казале

и прислушаться к опытному графу Мирабелю, испанскому посланнику, – тихо проговорил иезуит.

– Так мало?

– Этого вполне достаточно, ваше величество.

– Хорошо, – улыбнулась королева-мать. – Я запомню эти имена и постараюсь ничего не перепутать, когда буду называть их сыну.

Духовник королевы-матери низко поклонился, так, что совсем не стало видно его лица.

– Которого из двух своих сыновей имеет в виду ваше величество? – прошелестел его голос.

Лицо Марии Медичи покрылось смертельной бледностью.

– Разумеется, я говорю о короле Франции Людовике Тринадцатом, своем старшем сыне.

– Конечно, ваше величество, – еще глубже склонился в поклоне иезуит. – Разрешите только напомнить вам, что Казале – не имя, а название города. Кроме того, позвольте выразить надежду, что при этом вашем будущем разговоре с королем будет присутствовать и ваш младший сын, герцог Орлеанский.

Глава тридцать девятая

Обход г-на дю Трамбле

Раз в месяц в тюрьме положен комендантский обход.

Новый комендант главной тюрьмы Парижа и всей Франции не мог пренебрегать этой традицией, словно в его ведении находилась какая-нибудь второстепенная Фор-Левек или Консьержери, куда отправляли уличных воров и неудачливых грабителей с Нового Моста. Г-н дю Трамбле был человеком не только предусмотрительным, но и обстоятельным. Он потребовал себе списки заключенных и весьма тщательно ознакомился с ними. А ознакомившись, пришел к выводу, что его постояльцы, за редким исключением, составляют вполне достойное общество и требуют к себе такого же достойного отношения. Поздравив себя с этим выводом, г-н дю Трамбле тотчас же написал прошение о выделении дополнительных сумм из казначейства на содержание бастильских узников.

Покончив с этим полезным делом, новый комендант, вызвал караульного офицера и приступил к обходу.

Первого узника пришлось долго будить. В камере царил полумрак, было сыро и тоскливо, и г-н дю Трамбле испытал мимолетное чувство жалости к узнику, который, как следовало из бумаг, провел здесь уже без малого семь лет. Впрочем, это несвойственное натуре г-на дю Трамбле смутное ощущение быстро покинуло его.

– Есть ли у вас жалобы? – спросил он заключенного, назвав ему свое имя и объяснив, что он новый комендант тюрьмы.

– Да, – был ответ.

– На что же вы жалуетесь?

– Меня постоянно будят! Стоит мне только заснуть покрепче и увидеть во сне что-нибудь приятное – тут же тюремщик принимается грохотать ключами, дверьми… всем чем можно. И все это под тем предлогом, что он принес мне обед! Теперь вот изобрели какой-то обход и разбудили меня на том самом месте, где мне приснилось, что я только было собрался свернуть шею вашему предшественнику.

– Зато теперь на ваше содержание будут отпускать по десять ливров, любезный, то есть значительно больше, чем до сих пор, – сказал несколько выбитый из колеи г-н дю Трамбле и, выходя из камеры, пообещал лично приказать тюремщикам производить как можно меньше шума.