Давай не отпускать друг друга
Шрифт:
Игорь не выдержал. И прыснул. Картину отец нарисовал слишком яркую.
— Прости, пап, — он зажал рукой рот. — Я не в том смысле. Прости.
— Да чего уж, смейся. Мне и самому теперь смешно. Даже мать твоя меня за это давно простила. Ну а тогда… Утром я просыпаюсь — это было страшное утро, скажу прямо. Нет, проснулся я в приличном виде, под одеялом, одетый, даже подушка под головой. Но башка трещит… А как вспомнил про свой позор — так хоть из окна прыгай, да вот незадача — этаж второй и кусты под окнами ординаторский больно пышные да густые. Как я отработал тот день — не помню. Ну а после работы бегом, нагнал на улице мать твою и говорю: «Надежда Георгиевна, после всего, что промеж нами было — или вы ведете меня к главврачу для увольнения по статье «пьянство
— Ну и как? Закончил? — не выдержал паузы Игорь.
— Ты дурак, нет? — хмыкнул отец. — Женаты столько лет уже, как сам думаешь?
Некоторое время мужчины Золотовы пили коньяк молча. А потом Игорю вдруг пришла в голову неожиданная мысль. Настолько неожиданная, что он отставил чашку и принялся даже пальцы загибать в попытках произвести нехитрые, в общем-то, математические подсчеты.
— Пап, послушай… — бросив манипуляции с пальцами, Игорь растерянно смотрел на отца. — Если ты после интернатуры тогда был… Я что-то не соображу… и вы с мамой только познакомились. Ты ж, получается, в каком году закончил академию? А я родился… Что-то не складывается у меня… Или я туплю, или я уже родиться должен был, когда ты с мамой только познакомился.
— И кто меня только за язык тянул… — вздохнул Виталий Федорович. И, тяжело встав, снова полез в сервант за коньяком. Пополнил посуду, еще раз вздохнул. — Ну соображай, ты парень вроде неглупый — как так получилось.
Коньяк потерял для Игоря всякую привлекательность. Он напряженно думал. Отец молча крутил в руках свой бокал, но тоже не торопился пить.
— Осталось только понять… — медленно заговорил Игорь. — Кому из вас я не родной.
Виталий Федорович крякнул и щедро глотнул коньяку.
— Чего тут понимать, и так все ясно… — пробормотал он, закидывая в рот яблоко. — Забыл — так в зеркало глянь. Тут и думать не над чем…
Игорь смотрел на отца. И в самом деле, не над чем. Они же как две капли воды с отцом похожи, а значит…
— Мама? — тихо выдохнул он.
— Похоже, без психологической травмы сегодня не обойдется, — в очередной раз вздохнул отец. — Ладно, раз начали — слушай все. Скажу как есть, если что тебе не понравится — уж не обессудь. Залетный ты у меня получился, сын, я тогда сам еще пацан был, детей не планировал. Но, в общем, сапожник без сапог, а будущий доктор на контрацепции погорел. Ну чего, залетели — поженились. Мать твоя… биологическая… с нашего же курса была. Ну как-то жить стали, ты родился. А когда тебе было года два, жена моя собралась уезжать. И не к «маме в Крыжополь», а в США. У нее там родственники обнаружились, зовут, мол, хорошо там. Я уезжать вообще никуда не собирался, только в интернатуру поступил, так ей прямо и сказал: «Никуда не поеду». Она меня давай уговаривать: «Виталик, там, правда, хорошо, нам там помогут первое время, врачи там деньги большие получают». Деньги меня по тем временам не сильно интересовали, а вот то, что там переучиваться надо — это прямо ножом по сердцу, мне уже учиться осточертело, уже хотелось что-то самому реально, руками делать. В общем, мы спорили, спорили и все никак не могли договориться. А потом она ножкой топнула и сказала — «Все равно уеду!». А я тебя в охапку — и по распределению уехал к черту на рога. Не, все чин по чину, записку оставил: адрес и телефон — больницы, где буду работать. Мол, передумаешь, приезжай, и тебе работу найдем. Дурак, конечно, был… — еще один вздох. — В смысле, уехать в никуда да еще с маленьким ребенком — это только по большой молодости и большой дурости сделать можно. Но повезло мне, хорошие люди попались. Квартирная хозяйка за тобой приглядывала, санитарки в больнице в тебе души не чаяли. Ты тогда практически все время в больнице со мной торчал — хотя ты этого наверняка не помнишь.
— Не помню, — вяло согласился Игорь. Рассказ отца он пока никак не мог соотнести с собой.
— В общем, жалели меня, дурня молодого. И тебя жалели. А мать твоя… в смысле, Надя, вон до чего меня дожалела — что мне женой, а тебе мамкой стала. А жена… моя первая… она так и уехала. Написала потом оттуда пару писем, я честно отвечал, выслал твою фотокарточку. Спустя пару лет и писать перестала. Не знаю я теперь, где она, чем занимается. Я так считаю, что мать твоя — это Надя, жена моя, Надежда Георгиевна.
Слова эти повисли в тишине. А потом от двери в гостиную раздался всхлип.
— Виталя… ты же мне клялся… ты мне обещал… что он никогда не узнает…
Оба мужчины Золотовы обернулись одновременно. Но успели лишь увидеть силуэт спины женщины, метнувшийся в спальню. Спустя несколько секунд оттуда донеслись сдавленные рыдания.
— Да вот же… — Виталий Федорович в сердцах витиевато выругался. А потом не выдержал, встал, шагнул к двери — и замер, махнув рукой. — И как вот тут… Правильно, неправильно… Да пропади все пропадом! Иди к ней! — отец нацелил на Игоря указательный палец. — Что хочешь, говори, но… — он еще раз махнул рукой — и сердито стукнул дверью балкона.
Игорь какое-то время смотрел сквозь балконное стекло на фигуру отца — он стоял, опершись на балконные перила и низко опустив голову между широких плеч. А там, за другой стеной плакала женщина, которую он считал своей матерью. Которую любил и уважал — как и положено любить и уважать мать. А она там плачет. Вот он и дождался материнских слез.
Игорь повернулся и пошел в родительскую спальню.
Она сидела на стуле у окна, повернув голову к стеклу. От той пшеничной косы, про которую рассказывал отец, уже давно не осталось и следа — мать коротко стригла волосы. Небольшого роста, светловолосая и голубоглазая, она казалась такой маленькой на фоне своих больших мужчин. А сейчас вообще казалась совсем хрупкой — когда вздрагивали от рыданий плечи.
Вдруг, внезапно, Игоря захлестнула такая… такое…чувство… которому он не мог дать названия. Где-то совсем, кажется, далеко, хлопнула дверь — это отец куда-то ушел. Ну и правильно. Говори, что хочешь. Да, отец прав — это его разговор.
Правильно, неправильно…
Мама, ты думаешь, что я от тебя отвернусь только потому, что это не твое тело дало свою кровь для моего тела?
Он шагнул вперед — и опустился на колени перед стулом. Положил голову на колени и прижался щекой — так, как, наверное, он не раз прижимался к этим коленям в детстве. Игорь вдруг перестал понимать, что ему делать со своим телом — которым он так прекрасно всегда владел. Все — руки, ноги, туловище — казалось огромным, неуклюжим, неповоротливым. И он просто слегка боднул головой колени, обтянутые джинсами.
— Мам… Ну мам…
Громкий всхлип. Рыдания. Небольшие, но сильные руки обхватили его за плечи.
— Ох, Икочка…
Мать плакала. Сын прижимался к ее коленям щекой. Сколько они так пробыли — не знали ни он, ни она.
— Мам… — Игорь потерся щекой о ее колени. — Пойдем на диван плакать. У меня уже ноги затекли.
— А ты тоже плачешь?
— Нет.
— Ты прямо как отец — из него слез не выжмешь.
— Ну должен же я хоть чем-то быть на него похожим.
Сверху раздался всхлип пополам со смешком. Игорь встал, подал матери руку — и они перебрались на диван. Там мама положила руку ему на грудь, голову на плечо, а он крепко обнял ее. И снова они потеряли счет времени.
— Я тебя люблю, мам, — услышал Игорь свой голос. Кажется, он никогда не говорил ей этого. Зачем было произносить слова, обозначающие абсолютно очевидные вещи? Но, наверное, сейчас самое подходящее для этого время. — Ты — моя мать. Другой я не знаю, и другая мне не нужна.
Мама лишь прижалась плотнее.
— Господи, за что мне такое счастье, Игореша…
Он помолчал. А потом все же спросил:
— Мам, а почему вы больше… не завели детей? Кто не хотел? Отец?
— Загиб у меня, сынок, — теперь пришел черед Надежды Георгиевны вздыхать. — Сильный загиб матки. Бесплодная я. Ты — моя единственная радость.