Дайте нам крылья!
Шрифт:
Пери вспоминала свою жизнь на ферме, когда она и сама не понимала, как счастлива. По крайней мере, временами. Жанин водила Пери в лес и рассказывала про птиц и змей, которые им попадались, и как искать на себе клещей, и как их снимать. Жанин была сильная и деловитая. Она не обнимала Пери, когда той снились страшные сны, она вообще ничего такого не умела. Если Пери плакала, Жанин просто дожидалась, когда та перестанет. Не то что Бронте, которая, когда Пери пугалась или сердилась, поднимала крик даже громче Пери, — правда, от этого Пери успокаивалась еще быстрее. Бронте мучила ее собственными драмами. Уже потом, когда Пери стала нянчить Хьюго, она поняла, что ни Жанин, ни Бронте не имели ни малейшего представления, как надо обращаться с маленькими детьми. Жанин разговаривала с Пери, будто со взрослой, объясняла, как растить бананы, как чинить машину, как ухаживать за коровами и лошадьми, и Пери выбивалась из сил, чтобы понять ее и подражать ей.
К пяти годам Пери уже кормила и поила домашних животных. И по звуку определяла, что разладилось в старой ветряной мельнице.
— От нее на ферме больше проку, чем от тебя, подруга, — шипела Жанин на сестру, а Бронте бесилась, потому что так и было. Бронте предпочитала уходить в город на ночь, если удавалось вырваться, а если нет, сидела в доме и пила.
— Ты что-то все время грустная-грустная, — сказала как-то Жанин, пристально поглядев на Пери. — Серьезная. Ни улыбки, ни смешка. Может, это ненормально, а?
И все равно это было счастливое время — там, на ферме «Совиный ручей», — хотя Пери прекрасно понимала, что здесь она не более чем гостья. Когда Пери подросла, ей часто приходило в голову, что когда она приехала на ферму, года в три или в четыре, то наверняка помнила что-то об отце и матери, однако эти воспоминания понемногу померкли, потому что она не общалась с родителями, не слышала рассказов о них, не видела даже фотографий, и в конце концов остался только сон. Шелест серых перьев, раскаленная крыша. «Не двигайся. Ты упадешь». Единственное воспоминание — этот голос.
— Где мама с папой, что с ними случилось? — спрашивала она и ту тетеньку в машине, и Жанин, и даже Бронте. Все твердили «Не знаю».
Пери встала, отдернула занавеску. Жанин подняла глаза от кухонного стола: она рылась в сумке-поясе Пери.
— А, спасибо, что прихватила его с улицы, — проговорила Пери и протянула руку. Значит, Перины дела волнуют Жанин, и еще как, просто она не показывает виду. Вот дьявол, какая я все-таки растяпа, разбрасываю свои вещи где попало! Нет у меня еще навыков настоящего беглеца. Правда, ничего противозаконного я при себе не ношу. С чего бы?
— Жанин, я ничего плохого не сделала.
— Ну еще бы. Просто… слушай, тебе что, тесно в этом проклятом Городе? Даже на Окраинах негде развернуться, да? Надо же, приспичило аж на ту сторону континента! Конечно, я тебе верю, тут все в порядке. И вообще это не мое собачье дело. Да только чует мое сердце, скоро сюда нагрянет поболтать половина копов восточного побережья!
Пери вздохнула.
— Ну да ничего не попишешь. Чайку хочешь?
Пери села на табуретку за кухонный стол — крылья волочились по полу — и, покачивая Хьюго на колене, глядела, как Жанин разливает кипяток по эмалированным кружкам.
Жанин принесла чай, поставила на стол, потом села, вытянув скрещенные длинные ноги. Поглядела на Хьюго.
— А вы похожи, — обратилась она к малышу. — С твоей мамулей я познакомилась, когда она была всего на несколько лет старше тебя. Сразу поняла, как у нее хорошо с материнским инстинктом, видел бы ты, как она баловала моих собак и коров, но такого поворота все равно не ожидала. — Она поглядела на Пери, наморщив лоб. — Господи, сколько же тебе лет? Ну, то есть, наверно, ты уже взрослая, раз смогла родить. Но с виду и сама сущая девчонка.
Пери уже хотела замотать головой. Нет, ты не понимаешь, Хьюго не… Но тогда она сказала бы Жанин слишком много, недопустимо много. О том, что Пери — не мать Хьюго, Жанин как раз и не следовало знать. Если Жанин испугается, то выставит ее с фермы и вообще откажется помогать. Или, хуже того, решит кому-нибудь рассказать — тому, кто заберет Хьюго.
— Ма! — сказал Хьюго. — Ма! Ма-ма-ма-ма-ма!
Пери невольно расплылась в улыбке и прижала его к себе.
Жанин тоже улыбнулась, но безрадостно, и складки между бровей стали только глубже.
Пери прихлебывала чай, держа кружку подальше от Хьюго. Она разглядывала кухню, припоминая, как взрослые — сначала Жанин и Бронте, потом приятель Бронте Шейн — сидели за этим столом и разговаривали, а Пери слушала их, лежа в своем закутке за занавеской — тонкая ткань даже не приглушала голоса. Это Шейн все испортил: Бронте переехала к нему, в его хибару у моря, в Панданус, и решила забрать Пери с собой. Зачем? Пери никогда этого не понимала. Для Бронте она была только обузой.
Пери хотела остаться на ферме. В хибаре ей пришлось бы спать на застекленной веранде.
— Тетя Жан, поехали с нами, ну пожалуйста! — упрашивала она Жанин.
— Я тебе не тетя, — огрызалась Жанин. — Отстань.
Как-то поздно вечером Пери подслушала, как Жанин говорит Шейну:
— Не могу я уехать с фермы. Мне надо вести дела, ты это не хуже моего понимаешь. Я же «фермацевт». У меня постоянные клиенты. Нельзя же все бросить с бухты-барахты. Кое-кто тогда крепко разозлится и из-под земли меня достанет. А ты знаешь, Шейн, чем занимаются «фермацевты»? Наверняка Бронте все уши тебе прожужжала про то, какая у нас тут пастораль в холмах — а на самом деле это целая отрасль промышленности, только из-за нее весь наш район и держится на плаву, а вы, городские, сколько угодно притворяйтесь, будто не в курсе. Так что ты все знаешь, верно? Мы выращиваем бананы с наркотиками и вакцинами, мухлюем с генами на грядках. Мы растим бананы, потому что их легко есть и на них большой спрос: у нас ведь получается дешевле, чем если в аптеке покупать.
Уже потом, когда Пери жила у Питера, где ей всему пришлось учиться заново, готовиться к настоящей жизни, к той, о какой мечтала и какой сумела добиться, она поняла, что Жанин было очень горько, что пришлось стать «фермацевтом», но куда горше ей было бы бросить землю. Все то, что говорила Жанин Пери, когда они ходили по ферме, вспомнилось Пери и обрело новый смысл: Жанин не хотела, чтобы земля стояла пустая. Ей было тошно смотреть на заброшенные фермы вокруг. А чем еще она могла заняться? Если бы не «фермацевтика», ее ждала бы участь Бронте.