Дедушка русской авиации
Шрифт:
Этих карасей Полторацкий собрал в классе и провел с ними отдельную беседу. При первом знакомстве караси произвели неплохое впечатление. Турчанинов (здоровый лоб, чем-то внешне напоминавший Полторацкого) — студент, отучившийся два курса в университете, Заулетдинов — явно трудяга, рукастый парень, Рогачев — хоть и из деревни, но отнюдь не придурок, Маджидов — прохиндей, с быстрой реакцией, ловкими движениями и колоритной речью.
Гиддигов тоже был доволен пополнением:
— Гоша, мне в группу дали классного парня, земляка — Ваху Колоева. Он чечен, из Гудермеса.
— Так ты же из Орджоникидзе.
— Какая разница, это все равно Северный
Новая иерархия
Полторацкий сдержал слово — после первичной акклиматизации новоприбывших все ТЭЧевские караси стали черпаками, черпаки — дедами, а деды — дембелями. Крупномасштабное принятие и восстановление призывной иерархии произошло на пятый день после приезда новых карасей. Правда, Черемисова все эти изменения не касались, но немного оттаявший под весенним солнышком Полторацкий обещал «вечному духу», что за сто дней до приказа переведет его в караси, а на дембельский приказ расстегнет и даст черпаковские права. Более того, Полторацкий гарантировал Черемисову приличный отъезд (а не такой как был у Вити Китаенко), но только в том случае, если Черемисов будет себя вести идеально.
Новоявленные черпаки и деды рьяно взялись за дело, и Полторацкий теперь мог отдыхать — ему уже было не нужно сбивать в кровь кулаки, мотать нервы и драть горло, воспитывая подчиненных. В плане внутриказарменной организации труда и быта и «воспитательно-разъяснительной работы с молодым пополнением» все делали черпаки и деды, а непосредственно вкалывали караси, то есть, в ТЭЧ установился обычный расклад. С работой караси справлялись, тем более что летом пахоты значительно меньше, чем зимой. Как только Полторацкий заметил, что караси поняли службу, он отменил регулярные ночные построения и резко ослабил репрессии. В итоге ТЭЧ жила и работала как хорошо смазанный механизм.
Чтобы довести систему управления до полного совершенства, Полторацкий ввел институт «уполномоченных» — то есть, каждый призыв теперь руководился и управлялся Гошиным доверенным лицом. Дедов курировал Лада, черпаков — Гиддигов, карасей — Колоев. Сообразительный Турчанинов занялся в ТЭЧ агитпропом. Его разъяснительные мероприятия были направлены на предотвращение таких нежелательных явлений как стукачество, отлынивание от работы и неповиновение старшим. Особенное место в идеологической работе Турчанинова занимало поддержание института личной власти и авторитета Полторацкого. До культа личности в ТЭЧ было еще далеко, но фамилию «Полторацкий» в казарме начали произносить с придыханием. Соответственно, Турчанинов, как и Колоев, стал борзым карасем.
Дембеля уезжали один за другим. Каптера Курбатова сменил ловкий Маджидов, предварительно принятый в борзые караси. С делами толковый и оборотистый азербайджанец справлялся отлично, а его стремление к личной выгоде Полторацкий пресек образцово-показательной трепкой.
Май, в отличие от апреля, был серым, холодным, промозглым, безрадостным. Повседневную рутину скрашивали регулярные встречи с Наташей. Полторацкий с каждым днем привязывался к ней все крепче и крепче, и Наташа отвечала взаимностью. Мысль о грядущей женитьбе на Наталье Полторацкого не оставляла, а пример Марио Варгас Льосы говорил, что эта идея отнюдь не из разряда безумных. Черт возьми, причем здесь арифметика, если речь идет о настоящей любви!? Подумаешь, всего двадцать лет разницы!
Концерты по заявкам
В последнее время Гоша стал часто и надолго
Отношения с гарнизонными подразделениям строились у Гоши, в основном, на практической основе. В аэродромную роту, где имелся купленный в складчину магнитофон, Игорь ходил обменивать и перезаписывать свои магнитофонные кассеты (музыка нужна была еще и для дела — например, во время ночных гонок Гоша врубал «тяжелый металл»). В грузовой автороте всегда имелась приличная еда (это было существенно, поскольку в паскуднейшей солдатской столовой Полторацкий решительно ничего не мог есть, кроме бутербродов, чая и кофе) и алкоголь, завозимый из Мурманска. Кстати, в автороте Полторацкого почему-то уважали особенно сильно — ротные караси даже начали отдавать ему честь. Это было явным перебором, поскольку в приличном авиагарнизоне честь отдается только непосредственным командирам и высшему командованию. Ведь, как известно, «где начинается авиация, там кончается субординация».
К Гоше зачастили гости из соседних рот. Визитеров Гоша встречал чрезвычайно радушно. В честь особо уважаемых посетителей Игорь устраивал целые представления. Чаще всего это были дискотеки (танцевали караси). Изредка — например, для дагестанского авторитета Хаджиева или лидера прибалтийского меньшинства Юстинайтиса, Гоша устраивал театрализованные представления.
Для этого в казарме ТЭЧ собирались все наличные творческие силы полка. Сержант Аблекимов мастерски показывал карточные фокусы, Турчанинов пел под гитару похабные частушки, а в качестве чтеца-декламатора бессменно выступал Бегичев, знавший огромное количество стихов, но чаще всего исполнявший любимого Игориного Маяковского. На ниве декламации блистал и маленький комичный киргиз Турсунбеков, читавший отрывок из книги Свядоща «Женская сексопатология», посвященный хронической фригидности (ценную книженцию Полторацкий вывез из госпиталя). Вскоре Турсунбекова сменил эстонец Кокла, понимавший суть проблематики и пересказывавший сухой академический текст своими словами. Зрители плакали.
Заключало гала-концерт, как правило, выступление карася из первой эскадрильи Мукимова. На гражданке Мукимов учился в Ташкентском институте культуры на отделении узбекского фольклора, у парня был явный талант. Национальные песни Мукимов исполнял здорово — страстно, громко и пронзительно, сопровождая искусной игрой на гитаре (домры, увы, в ТЭЧ не нашлось). Особенно удавались Мукимову хорезмские песни, которые Полторацкий и Турчанинов считали чистой психеделией, а суровый Хаджиев — высшим проявлением искусства.
Фляжка — признак эпидемии
К концу мая поселок и близлежащие сопки практически очистились от снега. Только самая высокая, так называемая «четыреста восьмидесятая» (высота — 480 метров) хранила на своем северном склоне огромное снеговое пятно. Во второй половине месяца солнце, наконец, вышло из-за обложных свинцовых туч и за горизонт уже не заходило. На солнцепеке было тепло, почти жарко. Солдаты сняли с себя теплое белье, шапки-ушанки и меховые куртки, одели майки-трусики, хэбешки и пилотки.