Делец включается в игру
Шрифт:
Я вежливо, но непреклонно посылал всех догуливать выходные и твердо заверял всех, что ничего особенного не произошло и что завтра я появлюсь на работе.
Гессен – так тот сразу просек, что что-то тут не так. Аркадий предложил встретиться и все обсудить. Судя по его голосу, он был очень встревожен.
– Ты же понимаешь, что все, что относится к тебе, относится и к нашей фирме, – глухо говорил он. – Этого нельзя оставлять без внимания…
И это понятно – Аркадий знал меня не первый (и не десятый год) и, разумеется, соображал, что
Закончив с переговорами я сам стал в одиночестве предаваться аналитическим упражениниям по осмыслкению происшедшего.
На первый взгляд, все было отвратно до предела – Соня мертва, мне сотрясли мозги, потеряны деньги, пусть и небольшие.
С другой стороны, все было не так уж и плохо: я остался жив, хотя вполне мог бы дополнить еще одним – собственным – трупом пейзаж мусорки.
Наконец, я все же немного сбросил лишнего веса за время бега и последующих треволнений – даже взвешиваться на буду, и так на глаз видно.
И, вдобавок, у меня кое-что есть в кармане. Я достал смятый лифчик и принялся внимательно изучать данный предмет дамского туалета.
Цвет – бурно-малиновый, степень поношенности – ниже среднего. Дешевое и линючее турецкое изделие явно не первой свежести.
И, что самое главное, изнутри эта хреновина была снабжена аккуратно наклееной липучкой с надписью от руки печатными буквами: «И.КОЗОДОЕВА».
Первым делом я пролистал телефонный справочник. с такой фамилией числилось три абонента. На этом я не успокоился и засел за свой ноутбук.
Мой килограммовый чемоданчик был набит до отказа всякой игровой шелухой, но кое-что полезное там тоже висело – например, адресная база данных, – мои молодцы как-то раз скачали ее у эмвэдэшников, которые испытывали серьезные финансовые затруднения. Разумеется, мы бы и так помогли, но не хотелось, чтобы конкретные люди в погонах чувствовали себя в долгу перед «Ледоколом» – это состояние частенько вызывает к жизни разнообразные чувства, прямо противоположные чувству благодарности.
Персон со столь звучной фамилией оказалось аж восемь. Сопоставив наличествовавших в телефонном справочнике с адресами, выуженными из базы данных, я выяснил, что Козодоевы с телефоном входят в эту восьмерку. Следовательно, остальные пять лишены этого средства связи. Завтра приступим к поискам, а пока – отдыхать.
Да, ну и денек был сегодня! Загадочные предсмертные слова Сони Швыдковой, столь же бестолковые, как и ее жизнь, беготня по коридорам за Софией Ротару в лифчике Козодоевой, швы на башке. Короче, картина та еще…
Нет уж, дорогие коллеги, позвольте мне довести это дело до конца лично, раз уж я в него ввязался. И не надо мне названивать, я все равно включил автоответчик и не желаю ни с кем разговаривать.
И вообще, на циферблате моих часиков уже раннее утро. Так что пора бай-бай.
На всякий случай я поднес циферблат к уху, желая удостовериться, что часы не повреждены во время погонь, задеваний за предметы и падения. И тут же снова решил, что с головой у меня действительно не все в порядке.
Просто в мозгах прочно засела детективная деталька, когда часики на запястье хрумкаются о какой-нибудь подвернувшийся кирпичик и, таким образом, мудрый следователь узнает о времени происшедшего, либо, наоборот, изворотливый злодей устанавливает нужное ему время.
Но все это не касалось моих швейцарских «радо» с сапфировым стеклом, которое не то что разбить – даже поцарапать невозможно.
С этими мыслями я незаметно для себя и задрых, даже не дойдя до спальни, только что скинув с себя испачканную одежду.
«Тот-то будет ворчать Клавдия Владиславовна! – думал я, ворочаясь с боку на бок. – Интересно, что моя домработница будет думать о моем образе жизни, разбирая рваную и измызганную одежку? Хорошо бы как-нибудь посидеть с ней за бутылочкой, поговорить по душам…»
Наутро я «пролистал» автоответчик и решил не отвечать ни на один звонок. Хотя… хотя, один звонок меня заинтересовал. Я снял кассету с аппарата и переместил ее в диктофон, чтобы прослушать еще раз.
– …после звукового сигнала, – прогнусавил мой баритон и, вслед за тем, раздался неожиданно бодрый и громкий женский голос.
– Сергей Радимович? Ах, ну да, вас же нет… Это из травмпункта говорят. Вами очень интересовался Антон Петрович…
– Какой еще Антон Петрович? – пробурчал я, напузыривая себе двойного «джек-дэниэлса».
– Чехов, врач со скорой помощи, – пояснила обладательница роскошного сопрано, словно бы услышав мой вопрос. – Он очень вник в вашу карточку и оставил свой телефончик. Один-девять-один-четыре-четыре один.
– Первая мировая, и две последние цифры второй, – машинально произнес я.
– Номер очень легко запомнить, если у вас под рукой нет карандаша, – подтвердила она мою догадку, – начальные четыре цифры – год вступления России в Первую мировую войну, последние две – год вступления России во Вторую мировую войну.
– Зачем мне карандаш, когда у меня автоответчик, – буркнул я, одним глотком осушая двойную дозу виски. – И потом, не России, а СССР.
– То есть, СССР, – мгновенно поправилась девушка на телефоне травмпукнта.
– В Великую Отечественную, – эту фразу мы произнесли одновременно.
– Мать твою… – ругнулся я, удивляясь совпадению хода наших мыслей.
И тотчас же с пленки послышалось точно такое же ругательство – очевидно, в кабинет заводили нового больного, который глушил боль матерщиной.
О’кей, двигаемся дальше. Я пододвинул к себе телефон и набрал «военый номер» Чехова. Занято. Перезваниваю. Занято. перезваниваю. Тот же результат.
И так восемь раз.
Мне надоело давить на кнопки и, включив автодозвон, я решил все же вспомнить, кто такой Чехов. Фамилия была явно знакомой, не говоря уже об имени.