Дело Габриэля Тироша
Шрифт:
«Но что вы хотите сейчас?» – спросил я его отстранение. Я все еще не освободился от подозрений, когда дело касалось «кружка», вся информация о котором принадлежала лишь нам, шестерым. Не зря же он назывался «очень узким кружком», и эти три сухих и, тем не менее, таинственных слова были врезаны мне в душу.
«Я хочу вам сообщить, что эта организация существует. Предлагаю вам и вашим товарищам присоединиться к ней».
«Почему вы пришли именно ко мне?»
«Потому что только ваше имя передал мне Габриэль. С ним было согласовано, что если случится что-то неожиданное, именно вы будете человеком, к которому обратятся наши люди, чтобы восстановить связь».
После этого мы встретились
Только Яир отрицательно покачал головой:
«Я, – сообщил он, – вернулся в «Хагану», и не собираюсь ее покидать вторично».
2
Прошло несколько лет, и центробежная сила, которая толкала молодых людей от центра, где они росли в юные годы, на периферию, где они должны обрести опыт и знания, все больше разводила нашу четверку.
Дан поступил в Хайфский Политех. Семья Аарона переехала в Тель-Авив, где господин Иардени получил место директора начальной школы. Из всей компании, которая сидела напротив господина Тироша днями и совершала походы ночами, остались только Яир и я. Но и мы подолгу не встречались. Он служил в ударных отрядах «Хаганы» – Пальмахе, и в Иерусалиме не появлялся. Я слышал, что какое-то время он пребывал в кибуце Аелет-Ашахар. Затем я получил от него привет из кибуца Эйн-Харод. Кто-то видел его в кибуце Мишмар-Аэмек (Страже долины) и рассказывал о нем всяческие чудеса. Потом прошло несколько лет глубокого погружения. Он долго не появлялся на поверхности, лишь пришло от него смятое письмо, написанное в велеречивом тоне иероглифами, знакомыми мне по гимназии. Это принесло много хлопот цензору, ибо письмо было прислано из тюрьмы. Выяснилось, что короткое сообщение в газете о троих, схваченных на северной границе и подозреваемых в помощи нелегальным эмигрантам, относилось к Яиру и его друзьям. А писал он, примерно следующее: из глубин тюремной ямы, узник железа и нищеты вручает свою душу доброму другу, которого не видел долгий период. Видно было, как несчастный цензор затрудняется не только понять написанное, но и прочесть. Он подчеркнул слово «железо» и поставил сбоку вопросительный знак. Затем шли строки из поэмы «Цидкияу в казенном доме». Только в конце письма было написано нормальным языком примечание: «Если ты встретишь господина Дгани, покажи ему это письмо. Я уверен, что он будет рад, найдя в нем фрагменты, которые заставлял нас заучивать в седьмом классе».
Из газет мне стало известно, что доказательств вины Яира и его друзей было недостаточно (кто-то нашел им отличного адвоката), и судья освободил их из тюрьмы.
И снова Яир нырнул и исчез под многими водами до тех пор, когда в газете появилось траурное сообщение о смерти подрядчика Авраама (Абраши) Рубина, и глаза мои, привыкшие безразлично скользить по газетным страницам, останавливаются, как говорится, на полном ходу, так, что, кажется, скрежещут линзы моих очков. И я отправляюсь, согласно адресу и времени, отмеченному в сообщении, на кладбище, обнимаю Яира, который старается изо всех сил не заплакать, но это явно ему не удается. И мне это тоже не удается, и сердце говорит мне, что оплакиваем мы не только смерть его отца.
В те секунды, когда большая голова Яира покоится на моем плече, а моя – на его, различаю я запахи сельского поля и машинного масла, и чувствую, что он раздался в теле и стал настоящим мужиком. Ощущаю шероховатость его ладоней, и, кажется мне, голос его тоже стал шероховатым. Но то же добросердечие и теплота, знакомые мне по юным годам, чувствуются под этой шероховатостью.
«Господи, – вырывается из глубины его груди, – почему это мы встречаемся только в тяжкие дни? Что ты делал все эти годы?»
И мы начинаем вспоминать с того места, когда расстались, с выпускного вечера по окончанию гимназии. Яир знакомит меня с несколькими товарищами, которые приехали с ним из кибуца. Он торопится представить мне девушку, стоящую с ним рядом, на которую не успеваю обратить особого внимания, ибо в этот миг проталкивается ко мне старый еврей. Я узнаю в нем господина Левина отца парня, который был убит в Моце, и я говорю себе, что Яир прав: встречаются только в часы скорби. Вижу я крупную женщину, которая целует Яира и шумно рыдает. Это его мачеха. Когда она оставляет его в покое, он шепчет мне на ухо:
«От этой злодейки еще придет большая беда. Уже успела намекнуть мне, что у нее есть завещание отца, написанное им до развода».
И снова Яир ныряет надолго, даже намного дольше прежних погружений в неизвестность. Пару раз в год он появляется на поверхность из глубин, и всякие слухи и рассказы о нем, как пузыри воздуха, взлетают вокруг него. Слышу о том, что он участвовал в акциях трех подпольных организаций, объединивших свои силы в «движении сопротивления», и тут же, после этого, приходит ко мне знак из пучин: письмо без имени и без адреса, который приносит мне верный человек, оказавшийся в Иерусалиме.
«Представь себе, – пишет Яир, – какая радость была встретить в один из вечеров, на совещании командиров, двух наших друзей. Мы просто бросились друг другу на шею. Мне кажется, упали все преграды, и, в конце концов, создана одна большая ударная организация, о которой так мечтал Габриэль. Имя его было первым, упомянутым нами. И первая моя мысль была: если бы удостоился Габриэль увидеть, как трое его воспитанников выходят во главе подразделений в наступление на британские военные лагеря, которые во много раз больше того лагеря в Шейх-Джарах, и в руках у бойцов оружие и взрывчатые вещества, о которых Габриэль мог только мечтать! Если бы он увидел, как сообща «Хагана» и «отщепенцы» выполняют священную работу «штурма и натиска», успокоилось бы его сердце, в котором всегда ощущалась боль в связи с его уходом из «Хаганы».
Письмо заканчивалось следующими словами: «Очень узкий кружок» вторично вышел в атаку! Не хватало только тебя и бедной Айи!»
Последним пришло письмо от Яира, после войны за Независимость, из Америки:
«Представь себе, что сразу же, когда я «завершил» войну и вернулся в кибуц, является в один из дней «американский дядюшка». Он ищет «сироту, которого оставил Абраша»: жив ли этот последний осколок клана Рубин (у дяди и тети нет детей). Дядя соблазняет меня поехать к нему в Лос-Анджелес, где он живет, окруженный почетом, и снабжает мебелью половину этого огромного города. Он приглашает меня и предлагает завершить учебу по интересующей меня профессии. Итак, «сирота» едет к «американскому дядюшке!» И сейчас я изучаю экономику и банковское дело (не криви свой поэтический нос!) и сразу же вернусь по окончанию учебы».
И снова Яир исчез на несколько лет.
3
Вместе с ним нырнули в глубины Дан и Аарон. Но эти даже писем не присылали из пучин, где они обретались. Они вообще никогда их не писали, и вообще, никаких записей о себе не оставили. Долгая жизнь в подполье, куда они глубоко зарывались и почти не выходили на белый свет, чтобы оттуда наносить удары, приучила их не оставлять следов, за исключением огня и крови, знаки которых разносились газетами по всей стране. Вначале я встречался с Данном. Во время учебы в Политехническом институте он иногда посещал Иерусалим. Я знал, что в те дни, когда я действовал против политики сдерживания в Иерусалиме, Дан занимался тем же в Хайфе. Но мы почти не рассказывали друг другу о наших делах.