Дело генерала Раевского
Шрифт:
И получилось так, что Раевский и Пологов повстречались и не разговориться оказалось невозможно. Поговорили о том да о сём, и Раевский завёл речь о том, что в полку ходят разговоры: якобы некий офицер держит у себя наложницу, привезённую из похода или просто купив её где-то.
— Мало ли кто чего про кого говорит, — ответил Пологов, глядя в глаза Раевскому.
И Раевский заметил впервые, какие пустые глаза у этого человека.
— А вас не волнует, что есть в полку такое недоразумение? — спросил Раевский.
— Кому какое до этого дело, — спокойно ответил Пологов.
— Но ведь он русский офицер, — возразил Раевский.
— Вот потому и держит, что он русский офицер, а не какой-нибудь китаец, или турок, или немец, — равнодушно сказал Пологов.
— Есть такие поступки, — заметил Раевский, — право совершать которые честь русского офицера не даёт.
— Честь русского офицера даёт ему право совершать такие поступки, которые он считает нужным, на то он и русский, — отрезал Пологов, — особенно когда он имеет дело с дикарями, которых надобно временами охаживать плёткой или держать на цепи.
— Как жаль, что такие офицеры засоряют русскую армию, — медленно выговорил Раевский, — есть такие офицеры, которым необходимо в нашей армии об этом думать.
— Есть и офицеры, которым надобно подумать о том, как себе поставить памятник, — нагло ответил Пологов и добавил: — Пока ещё не поздно.
Таким Пологова Раевский ещё не видел никогда. Его это удивило, но значения такому поведению он тогда не придал, полагая, что майор находится в состоянии какого-то душевного потрясения. И даже пожалел его в сердце своём.
Однако прошло немногим более месяца, и 10 мая 1797 года по высочайшему повелению полковник Раевский был «исключён со службы» без объяснения причины. И было почти одновременно заведено тяжелейшее, с начала до конца выдуманное дело о расследовании характера и образа командования Раевским Нижегородским драгунским полком.
8
Скорее всего, «исключение со службы» Раевского было связано с падением Зубова, но... По принятым в те времена порядкам, такое исключение было выходящим вон из общих правил. Оно значило запрещение вообще поступать куда бы то ни было на службу, означало разорение при молодой жене и детях. Ещё до появления на свет Екатерины родился 10 ноября 1795 года Александр. Впрочем, иногда 16 ноября указывается датой его рождения. Уже с шестнадцати лет этот отменного ума, сильного характера и впечатляющей внешности юноша отличился под Салтыковкой, бросившись за отцом под знаменем славы на гренадер Даву, что спасло положение в этом неординарном сражении, вошедшем в анналы славы русского оружия. Позднее он стал адъютантом друга отца графа Воронцова и дошёл с ним до Парижа. С 1823 года Александр пребывал в Одессе при том же графе Воронцове, что не мешало ему, дальнему родственнику жены графа, затеять неприглядную историю, жертвой которой стал Пушкин. Говорят, что Александр был инициатором комбинации, в результате которой поэт оказался командирован для борьбы с саранчой.
Два Александра, Пушкин и Раевский, встретились в июне 1820 года на Северном Кавказе, хотя знакомы были и прежде по Петербургу. Здесь Раевский лечил свою боевую рану в ожидании приезда отца, брата и сестёр. Но не предполагал, что поэт окажется с ними. Здесь начал он «вливать свой хладный яд» в душу поэта. Дух всеобщего отрицания отмечал каждый шаг и каждую мысль этого крайнего индивидуалиста. В отличие от своих сестёр Александр не разглядел в Пушкине великого поэта, не распознал в Грибоедове большого писателя. «Твоя глупая пьеса, которую я читал всю эту ночь, отвратительна во всех отношениях, две-три метких черты не составляют картины и не могут искупить отсутствия плана, ни нелепости характеров, ни жёсткость и беспорядочность версификации, достойной Тредиаковского. Меня все года удивляет, как Грибоедов, с его острым умом, становится тяжёл и нелеп, как только возьмёт в руки перо». Так писал он сестре в 1825 году, получив от неё «Горе от ума». На какое-то время впечатлительный ум Пушкина, безусловно, оказался под влиянием старшего сына Николая Николаевича. Не случайно два интереснейших стихотворения Пушкина «Демон» и «Коварство» определились личностью Александра.
Нельзя не заметить и того, что оба они, правда по-разному, влюблены были в одну красавицу, жену Воронцова. Надо признать, что соперничество подогревалось и тем, что старший сын Раевского чувствовал в Пушкине тогда не только соперника в увлечении красавицей, но и в обществе. У многих не вызывает сомнений роль Александра Николаевича в высылке поэта из Одессы. Муж красавицы и её воздыхатель всё же получили свой успех каждый, Пушкина царь отправил в Михайловское.
Таким образом, Александр Раевский стал косвенным и, может быть, невольным благодетелем поэта, который именно на Псковщине испытал высочайшие порывы своего поэтического гения. Впрочем, кто только Не помогает гению, столкнувшись с ним в любом варианте, который не кончается смертью.
О нём конечно же писал Пушкин в одном из высочайших своих стихотворений «Роняет лес багряный свой убор».
Из края в край преследуем грозой, Запутанный в сетях судьбы суровой, Я с трепетом на лоно дружбы новой, Устав, приник ласкающей главой... С мольбой моей печальной и мятежной, С доверчивой надеждой первых лет, Друзьям иным душой предался нежной; Но горек был небратский их привет.Декабрьский мятеж особенно не поразил судьбы сыновей Раевского. Задолго до восстания Николай Николаевич взял с них слово не участвовать ни в каких Тайных обществах и тем, по существу, спас их. Правда, оба они побывали под арестом, и Пушкин, узнав об этом, волновался, особенно за старшего. Ему, по мнению поэта, особенно была опасна «сырость казематов». Нужно здесь, в этих непростых обстоятельствах, отметить силу характера Александра, которую оценить смог и Николай Первый. Император сказал ему:
— Я знаю, что вы не принадлежите к тайному обществу; но, имея родных и знакомых там, вы всё знали и не уведомили правительство; где же ваша присяга?
— Государь! Честь дороже присяги, нарушив первую, человек не может существовать, тогда как без второй он может обойтись ещё.
То было время, когда доносительство в России не считалось ещё признаком высшего достоинства государственного, и Николай Первый отпустил Александра Николаевича после личной с ним беседы. Более того, из тюрьмы Александр Раевский вновь был назначен в Одессу по «особым поручениям» пребывать при графе Воронцове. И пребывал. Правда, «особые поручения» он понял своеобразно. На городской улице он как-то вдруг остановил карету и нагрубил жене графа. За это он был выслан из Одессы. И только-то. По этому поводу Николай Николаевич, который всюду старался защитить своих детей, войти в их ситуацию, обратился к императору, хорошо зная нрав генерал-губернатора: «Несчастная страсть моего сына к графине Воронцовой вовлекла его в поступки неблагоразумные, и он непростительно виноват перед графинею. Графу Воронцову нужно было удалить моего сына по всей справедливости, что он мог сделать образом благородным...» Дело в том, что повелением Николая Первого Александр был удалён в Полтаву с запрещением въезжать в столицы.
И всё же в 1834 году Александр Николаевич поселился в Москве. Здесь многие, в том числе и Пушкин, нашли его «поглупевшим». Он женился. И через два года поэт писал Наталье Николаевне: «Раевский, который прошлого разу казался мне немного поглупевшим, кажется, опять оживился и поумнел. Жена его собою не красавица — говорят, очень умна». Она через пять лет, эта умная и добрая женщина, ушла из этой жизни, оставила мужу на воспитание дочь. Все силы свои, человека столь бурной жизни, овдовев, он отдал воспитанию дочери, и ничего в жизни больше не интересовало его. Воспитав дочь, он уехал в Ниццу, где в среде людей изысканных, непритязательных и свободных тихо умер. Некоторые предполагают, да и предполагали прежде, что некоторые черты характера Александра Николаевича Раевского нашли себе приют и в образе Евгения Онегина.
Так, фактически ещё не появившись на свет, некоторые впоследствии прославленные и любимые поэтом образы его произведений в лице детей Николая Николаевича Раевского подпали под гнев императора российского и подверглись гонению.
9
С двумя малютками, с молодой, отважной, преданной и невзыскательной женой полковник Раевский покидал Кавказ, который так расширил круг его впечатлений о жизни вообще и круг размышлений на темы российской государственности, особенно же на предмет военного искусства, которое со смертью Суворова должно было вступить на путь застоя и узкомыслия. Софья же Алексеевна, уезжая на жительство в глубокие провинции России, как бы прокладывала путь в драматический подвиг своей младшей дочери, столь явно и столь тайно долженствовавшей стать возвышенным образом любви для великого русского поэта.