Дело государственной важности

Азаров Алексей Сергеевич

Прикинув все это, Гиммлер вызвал Гейдриха. Спросил:

— Скажите прямо: брак — естественный

порок производства или следствие саботажа? Только без домыслов.

— Этим занимается Мюллер, — ответил Гейдрих. Его иссеченное шрамами лицо было непроницаемо. — Я давно предупредил вас, рейхсфюрер, что мне сложно совмещать работу в РСХА с постом имперского наместника в Праге. Оттуда не все видно.

— Так решил фюрер, — сказал Гиммлер после паузы. — И все же: ваше мнение?

Гейдрих устремил на Гиммлера тяжелый, придавливающий взгляд.

— Чиновники гестапо изъяли кучу актов на брак. Список заводов расширился. В нем фигурируют предприятия в Рейникендорфе, Мариендорфе, Темпельгофе и Аскании. Отмечено также снижение скоростей железнодорожного транспорта в пределах берлинского узла.

— Какого транспорта конкретно? Пассажирского или грузового?

— Простаивают военные эшелоны, — отрезал Гейдрих, не давая Гиммлеру желанной лазейки. А что стоило ему сказать «пассажирского» и свести вопрос на нет? — Наши специалисты занимаются исследованием графиков. По диспетчерским документам все в порядке, и причины, очевидно, лежат не здесь.

«Так где же они лежат?» — хотел спросить Гиммлер, но промолчал. Похоже было, что Гейдрих умышленно разыгрывает незнание. Не исключалось, что он может отправиться к фюреру сам — с анализом причин и программой мероприятий, — и тогда Гиммлеру придется туго.

— Хорошо, — сказал Гиммлер, принимая решение. — Пусть Мюллер подготовит обзор. Проследите сами, никому не передоверяя, чтобы все было отражено. Все до последней бракованной гайки. Такие вещи мы не вправе скрывать от фюрера.

Гейдрих кивнул и откланялся.

Отпустив его, Гиммлер записал содержание разговора и передал этот документ в архив личной канцелярии. Это было его алиби на случай, если Гейдрих рискнет обойти на повороте и доложить дело Гитлеру, минуя СС-рейхсфюрера.

Эти же соображения понудили Гиммлера снять копию с обзора Мюллера, представленного на той же неделе, и приобщить ее к документу. Проделав все это и обезопасив тылы, он поехал в резиденцию рейхсканцлера.

Протокол встречи не отразил эмоций, а лишь зафиксировал директиву Гитлера: поднять на ноги все розыскные и карательные органы и разделаться с подпольем. Если понадобится, арестовывать контингентами, устанавливая вину в процессе следствия. Ко всем без исключения подозреваемым применять меры физического воздействия.

Гиммлеру фюрер дал две декады.

В свою очередь СС-рейхсфюрер отпустил Мюллеру две недели, расширив предел его полномочий: шефу гестапо было разрешено арестовывать военнослужащих в любых званиях и чиновников любого ранга, если они прямо или косвенно будут тормозить расследование. Это было вторжение в прерогативы шефа абвера и министра внутренних дел, но Гиммлер сказал Мюллеру, что берет Канариса и Фрика на себя.

Звонки Канарису и Фрику завершили инструктаж. Они же положили начало созданию нескольких объединенных штабов для координации мероприятий. Многоступенчатая система с тысячами штатных следователей и десятками тысяч осведомителей, подкрепленная аппаратом НСДАП, пронизавшим всю Германию сетью доносчиков, заработала в бешеном ритме. И тем не менее и две недели, и две декады оказались сроками нереальными. Даже несколько месяцев спустя Гиммлеру нечем было похвастаться… Доклады Гитлеру сплошь и рядом кончались разносами со стороны фюрера. По его личному указанию были сняты с постов, разжалованы — а кое-кто и отправлен в концлагерь! — руководящие сотрудники аппарата берлинского гестапо и рефератов РСХА, что неожиданно выдвинуло на первый план Штрюбнинга, малоизвестного дотоле чиновника гестапо из реферата, занимавшегося агентурной работой.

Именно Штрюбнингу Гиммлер был обязан первыми результатами.

Осведомителям Штрюбнинга удалось проникнуть в Нейкельнскую организацию КПГ, а некоторое время спустя выйти на центральную организацию — Берлинскую во главе с функционерами ЦК Уригом и Рёмером. На ячейки накинули гестаповскую «сеть», и Штрюбнинг, выждав некоторое время, затянул петлю.

Сто пятьдесят подпольщиков оказались в подвалах на Принц-Альбрехтштрассе.

В Берлине, его пригородах, в заводских цехах шли повальные обыски. Дважды в день группенфюреру Мюллеру докладывали о находках. В одной из квартир, в тайнике, обнаружили комплекты радиоламп и детали передатчика — переменные конденсаторы и кварцы. Экспертиза установила, что их можно использовать для рации довольно большой мощности. Выходит, подполье имело или собиралось наладить радиосвязь. С кем?

Ища ответа, Мюллер распорядился усилить режим допросов. Арестованных пытали водой, током, им мозжили пальцы рук и ног, душили в петле, чтобы затем вернуть к жизни и начать все сначала.

Тщетно. Ничего нового узнать гестапо не удалось.

Визиты в резиденцию Гитлера превратились для СС-рейхсфюрера в тягостную обязанность. Что докладывать? Правду? Но она была неприемлема, ибо случаи саботажа и другие акции подполья множились, а виновных, как правило, не удавалось установить. И на сборочном заводе имперских военно-морских сил не удалось, и на тюрингском танковом не удалось. А ведь акции были крупными: в первом случае подводные лодки, намеченные к рейдированию, застряли в гаванях из-за некомплектности оборудования; во втором — комиссия отправила чуть ли не на переплавку танки, броневые швы которых разошлись при испытаниях на полигоне. А тут еще новый «подарок»: 20 тысяч взрывателей и ручных гранат, обследованных выборочно, оказались полностью негодными.

И в довершение всего — подпольная газета «Служба информации» с ее тиражом в тысячу экземпляров и типографским исполнением, о которой донес рапортом Штрюбнинг!

Кто рискнет доложить Гитлеру правду?

Нет. Только не он, Гиммлер! Нетрудно было вообразить, что ждет его в ставке, если Гитлер узнает, что одна из явок «берлинцев», раскрытая случайно, функционировала под боком у полицай-президиума на Александерплац! Здесь, в кабинете зубного врача Курта Гесса, встречались функционеры и связники. Еще одну явку Штрюбнинг и его помощник Хабекер нащупали в пригородном поселке Маркварт. Для контактов подпольщики использовали прогулочные лодки, беря их, в частности, на базе, организованной для чинов СД!

Гиммлер осторожно и постепенно сузил поток информации гестапо, устремленный в личную канцелярию фюрера — КДФ, и добился того, что на стол фюрера сводки ложились все реже и реже, не отвлекая Гитлера от главной работы — подготовки плана нападения на СССР. Этот шаг показался Гиммлеру тем более верным, что ОКБ — Верховное главнокомандование вермахта отшлифовало последние детали директивы № 21, закодированной как «Вариант Барбаросса».

Над ним три года корпели генералы генштаба и ОКВ. Первооснову его по рекомендациям покойного Шлифена создал генерал-майор Эрих Маркс. Его дополнили и развили Грейфенберг, Кейтель и Йодль. В конечном счете план вобрал в себя все, что могли дать имперские стратеги, — от идей Шлифена до проекта, побочно созданного в ОКВ и получившего поэтическое название «Этюд Лоссберга».

Директива № 21 была не просто военной и не просто политической.

За войсками, специально проинструктированными, были сконцентрированы полицейские дивизии СС, особые команды, группы по уничтожению. Им надлежало, не испытывая жалости, убивать, жечь, планомерно грабить. Объектом их деятельности было мирное население.

В тылах СС — заранее сформированные, укомплектованные людьми — ждали своего часа штабы имперских комиссаров советских земель, сельскохозяйственные, трудовые, промышленные фюреры, администраторы всех разрядов — от глав городской администрации до комендантов участков. Им поручалось колонизовать захваченные пространства и подготовить их для заселения стопроцентными арийцами.