Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда
Шрифт:
“Я считаю, что любые (бесполезные) попытки разрушить оскорбительный образ всегда будут приводить к обратному результату. Ведь эта борьба с призраком только делает его сильнее”, — утверждает Митчелл. По его словам, сами по себе изображения ничего не выражают. Это мы, люди, даем им жизнь, видим в них какой-то смысл и позволяем себе или злиться, или радоваться из-за него. “Toi, кто чувствует себя оскорбленным теми или иными образами, — говорит Митчелл, — подобен чревовещателю, реагирующему на то, что говорит его кукла. Образы — не слова, они не выражаются посредством утверждений, поэтому их нельзя оспорить. Но образы могут что-либо продемонстрировать и наполняются содержанием в зависимости от того, какой контекст создает их созерцатель”.
Митчелл считает, что агрессивную реакцию публики вызывает не само изображение, а его вербализация. То есть общественность возмутил не сам рисунок пророка с бомбой в тюрбане, а слова тех, кто, глядя на него, приходил к умозаключению
Иными словами, человек не может беспристрастно оценить картину на глаз. Ведь у каждого из нас есть какие-то предрассудки, мы обременены или ослеплены багажом своих знаний в области профессиональных, личных, религиозных, политических, культурных и других интересов, а потому относимся к изображениям предвзято. В картинах нет ничего изначально богохульного. На это указывает тот общеизвестный факт, что оскорбительность изображения — довольно непостоянная величина в нашем неоднородном мире в эпоху глобализации. Картины, которые сто лет назад называли порнографическими, отвратительными или богохульными, сегодня считаются прекрасными и гармоничными образцами произведений искусства. Следовательно, их способность оскорблять наши вкус и чувства зависит от контекста, устанавливающего рамки для восприятия картины. Современное искусство насчитывает бесконечное количество оскорбительных работ, которые в зависимости от угла зрения на то, что именно считать искусством, получают общественное признание или порицание.
Некоторые художники считают своей главной задачей бросить вызов как собственным запретам, так и запретам своего времени. Когда французский художник-импрессионист Эдуард Мане в 1863 году на выставке в Париже впервые продемонстрировал два главных своих произведения, “Завтрак на траве” и “Олимпию”, их посчитали “вульгарными” и “аморальными”. Один журналист даже написал, что единственной причиной, по которой “Олимпию” не уничтожила разгневанная публика, стал заранее принятый администрацией музея план действий в подобной ситуации. Общественность возмутила не нагота женщин, одна из которых сидела рядом с двумя одетыми мужчинами (что само по себе вызывающе), а то, что художник изобразил современных женщин, которые не выказывали никакого смущения и вели себя как независимые и свободные личности.
Британский знаток и критик искусства Энтони Джулиус характеризует Мане как первого художника в современном периоде истории, преступившего запреты общества. “Он — художник, нарушающий табу, который сделал священное основной темой своих работ. <…> Работы Мане нарушают правила и запреты. Они отклоняются от норм, которых придерживались в искусстве того времени, нападая на то, что пользуется общим уважением”. По словам Джулиуса, элементы нарушения табу в случае Мане несут художественный смысл, однако в своей книге “Нарушения: оскорбительное искусство” он характеризует существующие представления о них как то, что определяет само искусство и по умолчанию несет в себе положительную цель. Джулиус считает, что защитники “оскорбительного искусства” приводят пять аргументов, призванных разрядить обстановку и обезопасить произведения от осуждения и требований их запретить.
Во-первых, это так называемое эстетическое алиби, основанное на том, что искусство является особой зоной, где каждый имеет право говорить то, чего обычно говорить нельзя. Этот аргумент приводится, чтобы провести границу между “Сатанинскими стихами” Салмана Рушди и “карикатурами на пророка Мухаммеда”. Роман является произведением искусства, в то время как рисунки представляют собой наборы штрихов сомнительной художественной ценности.
Во-вторых, это свобода слова, которая дает произведениям искусства право нарушать запреты. При этом любая форма художественного самовыражения требует защиты точно так же, как политические или какие-либо другие высказывания. По словам Джулиуса, между первым и вторым аргументами существует внутреннее противоречие. Один из них преподносит искусство как особый вид самовыражения, в то время как другой подчеркивает, что оно приравнивается к другим видам. В соответствии с этим аргументом роман Рушди и карикатуры требуют одинаковой защиты.
В-третьих, в качестве аргумента Джулиус приводит такой прием в искусстве, как отчуждение. Этот термин происходит из русской словесности начала XX века и подразумевает способность литературного языка выражать мысли, преступать границы и табу таким образом, чтобы публика смогла иначе взглянуть, заново пережить хорошо известную действительность и тем самым проложить дорогу к ее новому пониманию.
В-четвертых, право искусства нарушать запреты оправдано так называемым каноническим алиби, предполагающим, что вызывающие недовольство общественности произведения искусства являются продолжением традиции и потому их следует рассматривать совместно с предыдущими работами.
В-пятых, по мнению Джулиуса, есть формалистическая защита,
Анализ, проведенный Джулиусом, имеет большое значение для дискуссии о “карикатурах на пророка Мухаммеда”, поскольку дает нам возможность увидеть в нарушении существующего запрета позитивное и прогрессивное явление, а не оскорбление религиозного меньшинства. В качестве наиболее ярких примеров оскорбительного искусства, нарушающих какие-либо табу, он приводит работы Роберта Мэпплторпа и Андреса Серрано, вызвавшие в 1989 году шумиху в США и реакцию мировой общественности, напоминающую случай с “Юлландс-Постен” и ее “карикатурами на пророка Мухаммеда”. Разница в том, что критика Мэпплторпа и Серрано главным образом исходила от христиан-правых, в то время как на карикатуры нападали прежде всего прогрессивные левые.
Американский фотограф Роберт Мэпплторп умер от СПИДа весной 1989 года спустя некоторое время после открытия в Филадельфии нашумевшей выставки “Роберт Мэпплторп: момент истины”, которая затем переехала в Чикаго. Летом того же года планировалось провести выставку в Вашингтоне и еще в нескольких американских городах. Экспозиция включала сто пятьдесят работ — натюрморты, обнаженная натура и портреты многих знаменитостей: Энди Уорхола, Синди Шерман, Люси Ферри, Патти Смит, Дэвида Хокни и Лори Андерсон. В Филадельфии и Чикаго критики приняли выставку восторженно, однако за три недели до того, как арт-галерея “Коркоран” в Вашингтоне должна была открыть двери для посетителей, мероприятие решили отменить. Руководство музея испугалось негативной реакции общественности города, где заседает конгресс США, и, как следствие, потери финансирования со стороны Национального фонда поддержки искусств. Причиной испуга стали работы с гомосексуальными мотивами и садомазохистскими сценами, в том числе автопортрет Мэпплторпа с хлыстом в анусе.
Такое решение администрации музея вызвало ожесточенную дискуссию. Следует ли тратить деньги налогоплательщиков на поддержку искусства? Кто определяет критерии дозволенного в эротическом искусстве, которое открыто демонстрируется публике? Если искусство понимать как форму самовыражения, то являются ли действия сотрудников фонда, отказавшихся финансировать проведение выставки “порнографических работ”, нарушением гарантированных американской конституцией прав и свобод личности?
После того как руководство галереи “Коркоран” приняло свое решение, неправительственная организация “Вашингтонский проект по поддержке искусств” провела выставку неподалеку от здания конгресса. За две недели на ней побывало больше пятидесяти тысяч человек, но когда в апреле 1990 года выставка переехала в Цинциннати, общественность, гнев которой вызвали семь фотографий откровенного содержания, в том числе изображающие обнаженных детей, обратилась в полицию, и директора местного музея арестовали. Ему предъявили обвинение в распространении порнографии, хотя указанные работы ранее публиковались во многих книгах и публично демонстрировались в других местах. В итоге судья признал, что фотографии представляют собой порнографические изображения, однако затруднился определить, имеют ли они художественную ценность, поэтому директор и музей избежали обвинительного заключения.
Кроме того, на решение администрация галереи “Коркоран” повлиял другой скандал, случившийся весной 1989 года и связанный с именем другого фотографа. Андрес Серрано был воспитан в католической вере, его отец — белый выходец из Гондураса, мать — негритянка с Кубы. Еще ребенком Андрес вместе с семьей переехал в Бруклин (Нью-Йорк), где в 1987 году создал свое наиболее известное произведение “Писающий Христос” (фотография пластикового распятия, погруженного в мочу). В последующие годы эта работа демонстрировалась во многих музеях и художественных галереях, не привлекая особого внимания. Юго-восточный центр современного искусства в Северной Каролине получил государственное финансирование на проведение выставки, а Серрано — пятнадцать тысяч долларов за свое произведение. Этот факт заставил консервативных членов конгресса инициировать кампанию против оказания государством финансовой поддержки “оскорбительному искусству”. Сенатор Альфонс Д’Амато во время дискуссии в конгрессе разорвал копию фотографии, назвав ее “отвратительным и вульгарным зрелищем”, а Джесси Хельме, известный своими “геростратическими” выходками, заявил, что Серрано “не художник, а придурок!”. Они оба выразили пожелание принять закон, который запрещал бы оказывать поддержку оскорбительному искусству, однако впоследствии выяснилось, что понятия о дозволенном в произведениях искусства совпадают далеко не у всех членов конгресса. Вместе с тем шумиха вокруг Серрано резко подняла его работы в цене. Одна католическая монахиня попыталась защитить “Писающего Христа” на основе теологии. Она высказала мнение, что фотография не оскорбляет христиан, а скорее демонстрирует, как современники понимают Иисуса и его учение.