Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда
Шрифт:
Другой ошибкой, которую я допустил во время интервью Си-эн-эн, стали мои слова о конкурсе на лучший рисунок о Холокосте, который иранское правительство решило провести в ответ на публикацию “карикатур на пророка Мухаммеда”. Ведущий передачи сказал:
— У меня есть для тебя, Флемминг Росе, последний вопрос. Иран хочет провести конкурс на лучший рисунок на тему Холокоста, чтобы удостовериться, будет ли Запад соблюдать те же принципы свободы слова в отношении нацистского геноцида других народов, что и в случае с “карикатурами на пророка Мухаммеда”. Они говорят, что этот конкурс — прямой ответ на твое решение о публикации. Я хотел бы знать, что ты думаешь об этом?
Я ответил:
— Могу сказать, что моя газета пытается установить контакт с иранским изданием, и мы опубликуем рисунки в тот день, когда это сделают они.
Моя ошибка
Публикация какого-либо материала вовсе не предполагает его поддержку. В ином случае “Юлландс-Постен” ничем не отличалась бы от какого-нибудь религиозного приходского печатного издания. На странице нового номера мы поместили рисунок из иорданской газеты “Ад-Дустур”, где был изображен нацистский концлагерь Освенцим, но вместо свастики над башней развевался израильский флаг, сопровождаемый надписью: “Сектор Газа, или израильский лагерь смерти”. На другом, присланном “Араб Ньюз” из Саудовской Аравии, можно было увидеть, как премьер-министр Израиля Ариэль Шарон топором в форме фашистского креста рубит на куски палестинских детей. На третьем рисунке из оманской газеты “Аль-Ватан” изображен еврей со свастикой на спине, который протыкает мечом, украшенным звездой Давида, палестинца, из которого хлещет кровь. В короткой редакторской статье, сопровождающей рисунки арабской прессы, было написано: “Сейчас откровенно антисемитские рисунки не так характерны для арабских газет, как несколько лет назад. Однако редкими их назвать тоже нельзя. Карикатуры на Моисея или Иисуса никогда не публикуются, поскольку мусульмане их тоже воспринимают как пророков, которые выше любой критики. При этом нередко появляются рисунки с антиеврейскими и, в порядке исключения, антихристианскими мотивами. Многие мусульмане утверждают, что “Моргенависен Юлландс-Постен” никогда не осмелилась бы публиковать антисемитские рисунки”. Так пусть это будет сделано!
Так что не иранские рисунки Холокоста как таковые были проблемой, хотя главный редактор Карстен Юсте дистанцировался от моих высказываний и позже сказал, что в тот вечер ему показалось, что газета рухнет, когда многие читатели в знак протеста завалили электронную почту отказами от подписки. Он поступил так, поскольку Си-эн-эн в новостном выпуске преподнесла историю под заголовком”,Юлландс-Постен” собирается сотрудничать с иранской правительственной газетой”, о чем я вообще не говорил. Моим промахом было то, что я посвятил зрителей Си-эн-эн в особенности рабочего процесса своей газеты, чего делать совершенно не следовало. За два дня до интервью мы обсуждали иранский конкурс с главным редактором Йорном Миккельсеном, и он предложил достать антисемитские рисунки для публикации наиболее интересных работ в “Юлландс-Постен”, то есть поступить так же, как в случае с карикатурами из арабской прессы. Такая мысль возникла спонтанно и требовала обсуждения. Я считал, что общественность резко осудит публикацию таких рисунков. Конечно, было глупо раскрывать перед широкой аудиторией мысли главного редактора даже в ситуации, когда меня стали обвинять в проведении антимусульманской кампании. И я уже не справлялся с волной просьб об интервью, которые получал от СМИ со всего мира, то есть на меня больше нельзя было рассчитывать.
Я много раз давал интервью, в ходе которых порой возникали необычные ситуации. 29 января 2006 года я принял участие в программе на телеканале “Аль-Джазира”, но мне не удалось переговорить с ведущим до выпуска, то есть я понятия не имел, в связи с чем меня пригласили выступить. Внезапно я оказался в прямом эфире из студии в Копенгагене. В первые минуты выступления я сказал, что сожалею, если кого-то могли оскорбить опубликованные карикатуры, подчеркнув, что в наши намерения это не входило и что для Дании ничего необычного в подобных рисунках нет. Но моя примирительная речь почему-то осталась без перевода — он начался, только когда я принялся объяснять, почему газета не может извиняться за рисунки
Спустя два дня я оказался в норвежской сатирической программе. Я отбивал ритм на бубне, в то время как ведущий играл на гитаре и пел.
Поздно вечером в пятницу к нам в офис пришли представители крупного арабского телеканала. Само интервью заняло пять минут. При этом больше получаса было потрачено на спор: репортер и его ассистентка пытались объяснить мне, почему так ужасно то, что совершила “Юлландс-Постен”. Они говорили, что любят пророка больше, чем детей, супругов и близких родственников, так что мы с газетой совершили немыслимое, с их точки зрения, святотатство. В ответ я рассказал им о своих ассоциациях со сталинскими временами, когда гражданам Советского Союза промывали мозги, заставляя любить Сталина и государство превыше всего. Люди, которые любят религиозные символы больше, чем своих ближайших родственников, могут во имя веры совершать преступления против детей, супругов и родителей. Я высказал мнение, что мои гости руководствовались извращенной логикой.
Я также рассказал историю о русском подростке Павлике Морозове, который, согласно советским пропагандистским источникам, в 1933 году доложил властям, что его отец — противник сталинской принудительной коллективизации. Когда мальчик на суде свидетельствовал против своего отца, порицая его действия, последовал такой обмен фразами: “Так ведь это же я, твой отец!” — закричал Трофим Морозов, на что сын, повернувшись к судье, ответил: “Да, он когда-то был моим отцом, но я больше его таковым не считаю. Я действую не как сын, а как коммунист”. Павлика Морозова провозгласили героем и сделали примером для всех советских детей. О нем писали книги и сочиняли песни, ставили пьесы в театре и воздвигали ему памятники. Самоотверженного ребенка, предавшего отца ради государства и Сталина, возвели в культ. Считалось, что дети должны любить партию и вождя больше, чем своих родителей. Подобная искаженная мораль негативно повлияла на многие поколения советских детей. Пока я рассказывал историю, египтяне бросали на меня унылые взгляды. В помещении царила не атмосфера межкультурного взаимопонимания, а усталость, поскольку час был уже поздний.
Покинув сцену после четырех месяцев, которые я провел в свете софитов, допустив два серьезных просчета, я почувствовал облегчение, получил возможность подумать над всем случившимся и немного дистанцироваться от происходящего. Я был физически и духовно истощен и поэтому согласился отдохнуть от работы, хотя меня удивило, что главный редактор Карстен Юсте говорил всем, что меня отправили в бессрочный отпуск, — формулировка, которая для многих звучала, будто я уволился и больше в газету не вернусь.
Почему я давал все эти интервью?
Я считал, что публикация рисунков была достаточно обоснованной. “Юлландс-Постен” нечего было скрывать, поэтому я охотно рассказывал собеседникам о причинах и мотивах проекта, не в последнюю очередь затем, чтобы разрешить или исправить многочисленные ошибки, недопонимания и искажения, допускаемые СМИ. Я наивно полагал, что чем больше буду объяснять и аргументировать свою позицию, тем скорее все поймут истинную подоплеку дела. Но так получалось далеко не всегда. У некоторых СМИ были свои задачи, ради которых они отбрасывали факты или добавляли неподтвержденную информацию. С другой стороны, в некоторых случаях имело смысл встретиться лицом к лицу с журналистами или вступить в дискуссию на телестудии, поэтому мои интервью оказались не совсем напрасными.
За прошедшее время я узнал много нового о СМИ и о самом себе. Оказаться в центре внимания широкой общественности стало для меня настоящим испытанием, раньше я с этим не сталкивался. С одной стороны, это меня мобилизовало. Газета вела общественную войну и могла из-за меня или выиграть, или проиграть ее. Нужно было сражаться за свое дело. Боевые качества я приобрел на футбольном поле и впоследствии укрепил, будучи корреспондентом. Я мог работать до изнеможения, если мне нужно было победить. Кто привел лучшие аргументы, что можно было сказать “за” и “против”, как выглядело столкновение различных точек зрения? Я чувствовал себя гладиатором, которого публика или восхваляет, или освистывает. Я не мог устоять перед возможностью привлечь столько внимания, от которого периодически возникала эйфория.