Дело о волхве Дорошке
Шрифт:
— Да, я маскируюсь, — ответил на незаданный вопрос Дорошка. — Я ведь в первой жизни, до посвящения, был актером, признаюсь с гордостью — заурядным актером. Почему с гордостью? Потому, что обыкновенно всяк норовит себя выставить гением, признанным или непризнаннным. Я — нет. Мне достаточно истины.
— Отлично. Мне тоже. Так вы теперь кто? Гипнотизер? Маг?
— Скорее, последнее. Причем не в цирковом понимании слова. Просто у меня открылись способности. Как у вас, только немного другие.
— Как у меня?
— Вам дано двигать фигуры, видеть комбинации, готовить жертвы — на шахматной доске.
— И какова же ваша цель?
— Исправить то, что можно исправить.
— А именно?
— Революцию отменить не в моих силах. В моих силах в океане хаоса выгородить островок порядка. А потом островок вырастет в остров, а остров — в материк. Как Австралия. Лежит себе Австралия в сторонке, живет своей жизнью, а исчезни завтра — никто и не заметит.
— Ага. Потаеное царство покоя в бурлящей России.
— Не покоя, нет. Порядка, разумного порядка.
— И вы считаете, что у вас получится?
— Я считаю, что обязан сделать все, чтобы получилось.
— Каким образом? Являясь во сне женщинам?
— Для начала и это неплохо. Женщина инстинктивно стремится к порядку. И женщин недооценивают, что хорошо.
— Хорошо?
— Когда ваш ход, вашу фигуру, вашу жертву недооценивают — разве плохо? Недооценивают, а потом, глядишь — эта недооцененая фигура и ставит мат королю противника.
— Какому же королю вы хотите поставить мат?
— Нет, нет, короли пусть остаются на шахматной доске. А говорить вам заранее, что и как, я не могу. Не сбудется. Вот вы Капабланке разве будете за доскою вслух разъяснять смысл своих ходов?
— Капабланка далеко…
— Не так уж и далеко, имейте немного терпения. А сейчас я должен уйти: Пришло в Россию время беззаконья, в рекак вскипела жарко кровь драконья, вас не спасут наганы и калошки, отныне все в руках волхва Дорошки.
Уйти, как же. Арехин хотел схватить волхва за руку, но промахнулся — пальцы ухватили только пустоту. А второй попытки у него не было: Арехин стоял один. Куда он делся, скверный стихоплет?
— Вам нехорошо, Александр Александрович? — к нему спешил судья.
— Мне? — медленно ответил Арехин.
— Да, уже минут десять вы тут стоите и вроде как сами с собою разговариваете. А ваше время идет. Я позвал раз, позвал два, но вы не отвечаете…
— Позвольте, минуточку. Переутомился, верно. Я тут один стоял?
— Ну да. Сначала к вам подошел человек из публики, лохматый, бородатый, вы с ним парой фраз обменялись, и он сразу ушел. А вы продолжали стоять, разговаривая сами с собой. Я подумал было, что он вам какую-то шахматную идею подсказал, вы знаете, правилами соревнований это запрещено, но потом думаю — ну кто может подсказать Александру Александровичу? Разве дух Чигорина? А этот, бородатый, на дух никак не походил. Вот я и решил, что с вами нехорошо.
— Нет, нет, ничего. Спасибо. Он по другим делам подходил. По служебным.
— А… — судья понятливо кивнул. — Это меняет дело. Так я напоминаю — ваше время идет.
Арехин вернулся к ожидавшиму сопернику. Вот, значит, как. Действительно,
— Предлагаю ничью, — сказал он.
— Согласен, — немедленно ответил соперник.
Они пожали друг другу руки. Джентльменский ритуал. Оба выпустили пули в воздух. Промазали. Или, если угодно, стреляли так метко, что пуля налетела на пулю.
Арехин устал, будто сыграл сеанс со всеми участниками турнира. Еще бы не устать. Ловушка сработала и как сработала: он выудил у Дорошки куда больше, чем тот хотел сказать. Почувствовал превосходство, ну, и потерял бдительность. Теперь-то он знает о волхве много больше, нежели утром. Во-первых, он существует, Дорошка. А во-вторых…
7
— Александр Александрович!
Арехин оглянулся. Оказывается, он так и сидел за доской. Ничего, со стороны думают, что он переживает по поводу ничейного исхода. Но сейчас его беспокоил не судья, а посыльный из кремлевских. Если у Арехина была кожаная куртка коричневого цвета, то у кремлевского — черное кожаное пальто, и черные же перчатки.
— Вам срочный пакет, Александр Александрович, — сказал посыльный, доставая пакет из полевой сумки — опять же кожаной.
Пакет был тоже — кремлевский, с пятью сургучными печатями. Для надежности, говорили одни. Для представительства — другие. Сургуча девать некуда, большие запасы остались от царской власти, считали третьи.
Швейцарским складным ножичком Арекин аккуратно вскрыл конверт. Рвать плотную бумагу руками, ломать печати, оставляя после себя крошки сургуча — в высшей степени моветон.
На листке знакомым почерком было написано:
«Сашенька, приезжайте поскорее, у нас здесь несчастье. Н.К.»
— Вы с мотором? — спросил он кремлевского.
— Да, «паккард» ждет у выхода.
Интересно, почему одно и то же место называют то входом, то выходом? Зависит от точки зрения человека. Если ему нужно войти, то вход. А выйти — выход.
Арехин нарочно давал разгуляться мыслям простым, примитивным. Восстановление ментального щита требовало сил и сил немалых, потому на мысли содержательные и глубокие энергии недоставало. Ничего, пока доедем до Кремля, пока разберемся, прореха и залатается. Но что за несчастье случилось у Крупской, если она вот так, срочно послала за ним кремлевского курьера, да еще на моторе? Ведь пришлось, скорее всего, воспользоваться именем Ильича, а этого Надежда Константиновна очень не любила. Видно, действительно — несчастье.
Арехин велел Трошину ехать домой, сменить сани на колесный экипаж. А он — он пока на «Паккарде».
«Паккард» оказался старым знакомцем. Только шофер другой, неизвестный. Молодой. Дверей перед Арехиным распахивать не стал, не сколько от врожденного бескультурья, сколько от простого незнания обязанностей. Мол, мое дело — машину вести, и только. Обобществленный шофер. Школить некому.
Вечерняя Москва шла мимо «Паккарда», стараясь не попасть под его колеса. Чего хорошего — попасть-то? Погибнешь — плохо, жив останешься — так не обрадуешься: покушался на жизнь вождей… А шофер правил автомобилем как раз в манере «Раздайся, грязь, едет князь». В черную работу его? Котлован рыть? Так ведь двадцать раз могли одернуть парнишку. А не одернули.