Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек
Шрифт:
– «Восхищаюсь»? Вряд ли это подходящее слово. Разве уместно «восхищаться» Шекспиром? – улыбнулась она.
– Даже так? – удивленно поднял брови Фен. – Конечно, – добавил он поспешно, – я не могу судить о современной литературе, но, думаю, соглашусь с вами. Да, пожалуй, соглашусь. И «Метромания» – это…
– Лучшее из всего, что он когда-либо написал.
К ним подошел Дональд Феллоуз, держа в руке полпинты.
– Николас сказал мне, – сухо обратился он к Фену, – что я теперь под подозрением.
– Феллоуз, – мягко ответил Фен, – вы самый что ни на есть круглый идиот. Вам, увы, невдомек, что сокрытая информация
– Ну, что ж, тогда – вперед, – пробормотал Дональд. – Скажите же мне, что именно я скрываю.
– Мой юный друг, – произнес Фен с некоторой суровостью в голосе, – я здесь не для того, чтобы делать то, что вы сочтете уместным. Я скажу вам, когда буду готов. А пока…
– А пока, – с неожиданной агрессией повторил Дональд, – каким боком, черт побери, вас это касается? Вы не из полиции.
Фен вскочил с места; он возвышался над Дональдом, как океанский лайнер над буксиром.
– Вы, – проговорил он, – самый слабоумный, низкий, безмозглый трус из всех, кого только мне подкидывала моя злосчастная судьбина. И, что еще хуже, с каждым часом становитесь все более слабоумным, низким, безмозглым и трусливым. С сожалением вынужден признать, что вы – хороший органист и хормейстер. В противном случае колледж вряд ли терпел бы вас так долго. Несколько раз я пользовался своим влиянием, чтобы вас за вашу лень не вытолкали взашей. А теперь у вас хватает наглости спрашивать меня, какое право я имею пытаться по мере сил выяснить обстоятельства этого дела. Пожалуй, лучше уж я предупрежу вас здесь и сейчас: если вы будете по-прежнему следовать избранной вами идиотской стратегии, упорно утаивая сведения, то окажетесь в тюрьме – и поделом. Уж на этот раз я вас выручать не стану.
Дональд побледнел.
– Да пропадите вы пропадом! По какому праву вы так со мной разговариваете? Да я счастлив буду убраться из этого места – с его замшелыми традициями, пошлыми умами и университетскими шишками. И не воображайте, будто ваши угрозы хоть что-то для меня значат – могу вас заверить, здесь вы просчитались! – Он смерил Фена свирепым взглядом, повернулся и вышел.
Найджел, вошедший к концу этой неожиданной и неприглядной сцены, тихо присвистнул.
– Ндаа… – сказал он. – Твоя инвектива не осталась без ответа.
Фен весело ухмыльнулся.
– Боюсь, с моей стороны это представление было игрой и расчетом от начала до конца, и своей целью оно имело нечто совершенно рациональное. Может быть, мне и не стоило этого делать, – с видимым сомнением заключил он. – И все же, не исключено, оно сослужит свою службу.
– Дональд на страже своего ущемленного достоинства всегда немного смешон, – фыркнула Шейла. – Он придет в себя через полчаса или около того. – Она зевнула и потянулась.
– А теперь, – сказал Фен, обеспокоенно озираясь по сторонам, – мне необходимо повидать мисс Уэст, пока опять не началась репетиция. Найджел, будь паинькой и принеси мне еще этой гнусной бурды, – попросил он, указывая на свою высокую пивную кружку. С этими словами он решительно направился в сторону Рэйчел, о чем-то разговаривавшей с Робертом.
– Надеюсь, вам не слишком надоела эта репетиция, – сказал Роберт. Его глаза поблескивали за стеклами очков.
– О, напротив,
– Непостижимой?
– В этой пьесе, как в очень немногих литературных произведениях, есть моменты, которые можно объяснить только присутствием божественного вдохновения. Обычно мы в состоянии легко проследить за довольно кропотливым и механическим процессом авторской мысли. Но вдруг, совершенно помимо этого процесса, возникает нечто неожиданное, непостижимое и в то же время бесспорно верное – вот что я имею в виду.
– Приемы, приемы! Набор хитрых приемов, и более ничего, – усмехнулся Роберт. – Я собираюсь в ближайшее время взяться за еще одну пьесу, которая, надеюсь, будет лучше этой – или хотя бы не столь плоха.
– Еще одну? – задумчиво спросил Фен.
– Как только покончу с этой. И уж в следующий раз она пойдет в Лондоне, при всем параде! Надеюсь, это удастся. На самом деле я в этом уверен, раз уж на то пошло. Даже при многолетнем опыте никогда наверняка не знаешь, когда пишешь какую-то вещь, что из нее выйдет на практике. – Под сдержанным безразличием в его голосе звучали нотки фанатизма, побудившие Фена спросить:
– Ради чего, главным образом, вы пишете?
– Ради денег – и чтобы произвести впечатление; ради этого, сдается мне, пишет большинство мужчин – даже самые великие писатели, – с улыбкой ответил Роберт. – Создание Произведений Искусства, – ему удалось передать интонацией, что эти слова следует написать с большой буквы, – редко входит в их планы. Незаурядные художники, как правило, заведомо не знают, что такое искусство или красота. Почти все они без исключения безнадежно плохи как критики; писателям неизвестны элементарные вещи о музыке, а музыкантам о писательстве, художники ничего не смыслят ни в том, ни в другом, так что и быть не может, чтобы они стремились к красоте. Вероятно, она просто зарождается иногда случайно, как жемчужина в раковине.
Последовала короткая пауза. Затем Фен энергично кивнул.
– Я с нетерпением жду, – сказал он, – вечера понедельника. Удается ли вам справиться без Изольды?
Роберт, казалось, смутился.
– Боюсь, мои слова прозвучат бесчувственно, но теперь, без Изольды, у нас дело спорится. Ее привычка к сколь неумному, столь и настырному критиканству становилась невыносимой. Я не против, чтобы мои пьесы критиковали, если это критика с правильных позиций. Но она, бедное дитя, никогда не понимала самого важного в пьесах, а просто бранила все, идущее вразрез с ее вкусами, воспитанными коммерчески успешной драматургией. И, что всего хуже, бранила публично и оскорбительно. Это перерастало в нешуточную неприятность.
– Соглашусь, – заметила Рэйчел, – но при этом мне кажется, что все преувеличивают вредоносность Изольды, особенно после того, как услышали о ее смерти. В конце концов, она была всего лишь одной из тех многочисленных утомительных личностей, которых Провидение почитает нужным ниспослать миру в наказанье.
– Совершенно согласен с вами, – сказал Фен. – Налицо слишком много двойственности в показаниях. Это очень раздражает, – вздохнул он. – Все с таким усердием бросились рассказывать полиции, как они не любили ее – чтобы, как мне кажется, при помощи своего рода изощренного двойного блефа отвести от себя подозрение, – что невозможно выделить более тонкие и важные оттенки мнений о покойной…