Дело привидений "Титаника"
Шрифт:
Оставив Тютинока, я под его напряженным взглядом покопался в разных ящичках и стал неторопливо извлекать на свет разные мелочи, — старые перья, карандаши, ножики и прочее — каждую мелочь при этом оборачивая салфеткой. Варахтин также молча, с любопытством, наблюдал за мной от двери.
— Вот, господин начальник, такую улику не пропустите! — оживленно сказал управляющий, увидев в моих руках дорогую папку для бумаг, обтянутую телячьей кожей. — Эту папочку покойник с собой всегда носил.
— Покойник? — уточнил я. — Румянцев-то?
Тютинок
— Так ведь любил-то ее настоящий покойник, сам Всеволод Михалыч... так. А носил-то ее при нем господин Румянцев.
И вот, прихватив с собой несколько существенных для дела предметов, а заодно и управляющего, мы поспешили в Москву.
Уже в авто я продолжал задавать вопросы усаженному между нами, совсем поникшему, но при том и обреченно спокойному Тютиноку.
— Что же было потом, Илья Трофимович? Проводили вы гостя в кабинет? Расспрашивали его о чем-нибудь?
— Расспрашивать ни о чем не расспрашивал, — тихо бормотал в ответ Тютинок. — Не наше это дело. Провожать не провожал, а дорогу указал. Все близко было-с...
— Так вы знали, что Румянцев должен прийти?.. или уже пришел?
— Знать не знал, не наше дело. В тот день видел его только с утра, мельком, а потом хлопотал… не до того было, чтобы по сторонам глядеть.
— Значит, указали гостю, как пройти в кабинет, а что сами остались делать?
— А ушел на другой конец. В людскую, после на конюшню... Дела свои были... — Тютинок помолчал и добавил с долей откровенности: — И от греха подальше. Не наше это дело, господское.
— Значит, так далеко «от греха» ушли, что и выстрела не слыхали?
— Опять вы за свое, господин начальник! — смелым голосом ответил вдруг Тютинок. — Все уже вам сказал, как на духу... И покойников я всех, каких хватило, видел, и урядника сам дозывался, а вот, как стреляли, не слышал, хоть каленым железом меня начните пытать.
Малый Гнездниковский в тот день гудел, как улей. Весь сыск работал на мое дело. Двух агентов послали стеречь подъезды к дому молодой Белостаевой, двух — последить за домом сестры Румянцева. Еще двух отослали собирать сведения на Румянцева, который успел сделаться Гурским. Одного отрядили искать по гостиницам приезжих «колыванцев», жителей западных губерний.
Сведения начали поступать вскоре и все более прояснять дело, будто по темной улице кто-то стал зажигать то дальше, то ближе фонари, так что постепенно выявлялось направление улицы и всё, что на ней находилось. Пуля, убившая Гурского, раздробив ему кости черепа и снизу вверх проникнув в мозг, вылетела из ствола гораздо большего калибра, чем имел револьвер, оставшийся на ковре. Сам Гурский оказался ревельским коммерсантом. Его отпечатки пальцев совпали с «допотопными» отпечатками, пометившими все секретарские предметы из кабинета Белостаева (хвала нашему дактилоскописту Перчинскому, вытворявшему подлинные чудеса!).
Наконец было решено привести на опознание сестру Румянцева. Когда женщина робко вошла в мертвецкую, простыню убрали с лица убитого и
Спустя еще четверть часа наш «Пакар» остановился у дома, что стоял в начале Рождественского бульвара.
По дороге я перебрал в уме несколько тактик разговора с молодой Белостаевой: от долгой и очень осторожной беседы и вплоть до быстрого и решительного ареста. И наконец выбрал, по своему разумению, нечто среднее.
Анна Всеволодовна принимала меня в богато обставленной гостиной, сама одетая, однако, совсем не парадно, в сущности, так же, как при нашем довольно нелепом знакомстве: в невзрачном шерстяном платье и той же шали с большими кистями. Повторю, что тогда она совсем не казалась мне красивой, хотя волосы, теперь вновь тщательно убранные, снова привели меня в восхищение, и улыбка ее была очень мила и вызывала невольное участие.
Увы, я не мог позволить себе чрезмерной галантности... уже хотя бы по тому, что время было чрезвычайно дорого. После двух-трех вопросов о здоровье, я положил на стол перед Белостаевой фотографический портрет. Как я и ожидал, Анна Всеволодовна содрогнулась в удивлении.
— Откуда вы это взяли? — в замешательстве проговорила она.
— К этому портрету имеет отношение один из людей, на нем оставшихся, — не нагнетая угрозы, вполголоса сказал я. — Кто это?
Анна Всеволодовна болезненно сощурилась. — Это секретарь отца, Павел Румянцев, — еще тише ответила она.
— Что вам известно о нем?
— Он погиб на корабле вместе с отцом.
– - Вы хорошо в этом уверены? — ничуть не изменив тона, спросил я.
Анна Всеволодовна обратила взгляд на меня. Она посмотрела мне прямо в глаза, решительно. Хотя заметно побледнела.
— Что вы хотите сказать своим вопросом? — холодно выговорила она, едва шевеля бледными губами. — Если он совершил какой-нибудь предосудительный поступок, то все давно погребено там, в океане...
Я улыбнулся, тоже глядя ей прямо в глаза, и, признаюсь, улыбнулся без всякого наигрыша.
— Умоляю вас, не отпирайтесь, Анна Всеволодовна, — даже более учтиво, чем рассчитывал, сказал я ей. — Ваш управляющий Тютинок во всем сознался. Мы проверили все отпечатки пальцев. Павел Румянцев, он же Станислав Гурский, однажды спасся...
Про себя я даже успел подумать: «Кому быть застреленным — не утонет...»
— Вы покрывали... его жизнь все эти годы, — добавил я. — Этому должно быть какое-то разумное объяснение.
С минуту Анна Всеволодовна Белостаева сидела в молчании, словно окаменев.
— Он вами арестован? — так тихо спросила она, что я едва не переспросил ее, но успел догадаться, что она сказала.
— В некотором смысле... — чуть не сплоховал я и поспешил добавить: — Видите ли, сударыня, он подозревается в совершении по меньшей мере одного крупного мошенничества, и ему может грозить весьма длительный срок заключения и поражение во многих правах.