Дело привидений "Титаника"
Шрифт:
Одно крупное мошенничество было тут налицо, без всякого подозрения: полученная страховка. Так что лжи я почти не прибавил.
Я приглядывался к Анне Всеволодовне, и с каждой секундой меня начинало охватывать все большее изумление. Она опустила глаза, и в то время, как брови ее страдальчески сдвинулись к переносице, а на лбу напряженно собрались тяжкие, совсем не девические морщины, на ее бескровных губах появилась спокойная и какая-то отрешенная улыбка.
Я молчал.
Наконец она подняла голову, очень глубоко, но, я бы сказал, не тяжело вздохнула и... с этим вздохом взгляд ее прояснился.
— Чему быть, того не миновать, — как-то очень легко произнесла
— Да мне, собственно, и спрашивать уже не о чем, — теперь уж и вправду наигранно усмехнулся я. — Все вопросы, какие мог, я вам задал...
— Да, мы все покрывали папиного секретаря, — сказала Анна Всеволодовна. — Он чудом остался в живых... Оказался в Америке... Потом с большими трудностями возвращался... Я слишком многим ему обязана.
— Чем, нельзя ли узнать? — спросил я, вложив в вопрос всю деликатность, на какую был способен.
— Жизнью, — просто ответила Анна Всеволодовна. — Он спас меня во время кораблекрушения. Если вы располагаете временем, я могу рассказать подробности...
Я понял, что временем располагать теперь обязан, и — кивнул:
— Сделайте любезность, сударыня, расскажите. Это очень важно. Заодно — и о том, как случилась эта ваша роковая поездка.
IV
Анна Всеволодовна Белостаева сначала поежилась, закуталась плотнее в шаль, потом замерла на несколько мгновений, уйдя в себя.
— Папа был большой выдумщик... — едва слышно проговорила она и снова как бы канула всей душою в воспоминания.
Я набрался терпения.
— Просто я хочу сказать, — вздохнув, произнесла она уже громче и яснее, — что папа очень любил все большое и новое... Это может показаться нелепым, смешным... Но так и есть: все большое и новое. Он прямо боготворил все технические новинки. Вид аэропланов, дирижаблей приводил его в нервную дрожь. Он бросал деньги на фантастические проекты. Никто не мог его остановить. Если бы не Поль, папа давно бы разорился. Только Поль умел его уговорить, остудить немного и ненадолго.
— Поль? — единственный раз позволил я себе прервать вопросом ее рассказ.
Анна Всеволодовна едва заметно вздрогнула. — Да... Так мы все звали... господина Румянцева... Когда папа узнал, что скоро выйдет в первое плавание самый большой в мире пароход, вы не можете себе представить, что с ним сделалось. Он целыми днями не мог присесть, был весь красный от возбуждения... Еще зима стояла, и он выходил в одной сорочке в сад и растирал себе грудь снегом. Мама не имела на него никакого влияния. Она уговаривала Поля, чтобы он внушил папе, каким тяжелым для нее и для меня, каким разорительным выйдет это путешествие в Америку. Да и сама Америка представлялась нам не только каким-то очень далеким, почти недоступным материком, но — и местом очень скучным, где нет никаких развлечений, а только ездят взад-вперед автомобили... У нас, кстати, был свой автомобиль. Он весь сверкал и переливался. Папа очень гордился им. Ему очень нравилось, когда мама надевала вуаль и пальто по последней моде, для езды. А нам с мамой очень не нравился этот запах. Вы знаете... Маму даже тошнило иногда. Так вот Поль старался действовать с мамой заодно. Как только он не отговаривал папу, но папа стоял, как незыблемая скала: «Едем в Америку!»
«Ваша Италия никуда не денется! — отмахивался он от всех нас, — Вы сами ахнете и сами скажете мне «спасибо», когда подниметесь на «Титаник». У вас бедное воображение. Это настоящий плавучий город, как у Жюля Верна. Там есть все! Зимние сады, пальмы... настоящие замки. Ну хотя бы представьте себе Венецию, плывущую из Европы через великий океан... Разве
Вскоре мама смирилась, а сборы, покупки, пошив нового гардероба, которым предстояло поразить и Европу, и Америку, и всю изысканную публику, собиравшуюся плыть первым классом, — все эти хлопоты так воодушевили маму, что она тоже стала почти сама не своя. Она так воодушевилась, что стала повторять папины слова про чудеса и достижения разума.
Мне теперь кажется, что волновались все, кроме меня одной. Я жила в каком-то полусне. Помню только, что мои домашние учителя стали чаще жаловаться на мою невнимательность. Еще осенью папа стал говорить о том, что меня пора поместить в какой-то, разумеется, самый лучший пансион, чтобы через несколько лет «из Анютки вышла настоящая, пломбированная аристократка». Папа с мамой быстро объединились в этом своем решении, но дело отложили на год. Я больше чувствовала, чем знала. Я почувствовала, как началось неумолимое движение к чему-то неизведанному и очень большому, что я словно бы иду из комнаты в комнату... вернее через комнаты к какой-то очень большой двери, которую увижу внезапно и которая должна медленно открыться передо мной.
Когда начались сборы в необычайную дорогу, то они представились мне только незначительным признаком того общего, огромного движения, частью того движения. Все сновали туда-сюда, а я ходила какая-то сонная мимо разных предметов, которые перескакивали с места на место. Помню, что мама, глядя на меня, то и дело начинала раздражаться.
Всю дорогу — и поезда, и автомобили — я помню смутно. Конечно же, я сидела, прильнув к окошкам. Но почему-то все казалось знакомым. Новое в пути не было для меня новым... наверно, из-за главного своего свойства: то есть потому, что все увиденное мною за окошками появлялось издалека, приближалось и снова пропадало. Навсегда. Вот когда я почувствовала весь смысл этого слова: навсегда. «Навсегда» — это только то, что уходит, уносится неумолимым движением. То, что не может остаться с тобою, как бы ты этого ни хотела. Это я поняла в двенадцать лет.
Потом мы переплыли через пролив, и это путешествие на корабле тоже не поразило моего воображения. Вода была серой и скучной. Раньше я бывала в Крыму и знала, что море должно быть красивым и должно шуметь на берегу галькой.
Признаюсь, что даже сам громадный корабль, к которому мы наконец подъехали, не произвел на меня впечатления. Наверно, он был слишком большой, чтобы вместиться в мое воображение. Он был как раз впору папе. Папа весь откинулся назад, снял шляпу. И волосы его как-то разом взлетели от ветра вверх и в стороны. «У-ух ты! — загудел он, как колокол. — Вот это гигант! Всем гигантам гигант. Побольше только целый Питер будет! А, Анюта, как ты считаешь? Или ты Питера не помнишь уже?.. Да тот не плавает. А на этом ты скоро, как царь Нептун, все море-океан увидишь из одного конца в другой».
Там был целый праздник на весь город. Играли оркестры. А у меня как будто были немножко заложены уши.
Мы поднялись на всю высоту той черной, очень ровной стены... Я поначалу не успела рассмотреть нашу каюту. Папа порывался вывести всех скорее на палубу. Потом, когда город вдруг очень медленно поехал, мне так и представилось, что на самом деле мы стоим на месте, а от нас отплывает земля. Меня даже повело. И на мгновение сделалось и дурно, и страшно. Но я успела повиснуть на папиной руке.