Дело Зорге
Шрифт:
— Работали?
— Конечно. Мы продолжали выполнять наш долг. Не так, конечно, как прежде, но все же… Наша цель осталась прежней. Мы стремились наше государство, точнее — будущее государство, обезопасить от тайных
278
врагов. Разумеется, нам было нелегко. Не было денег… Но зато у нас было другое преимущество. Обезвреживать вражеское подполье из подполья гораздо удобнее, чем выполнять эту задачу в официальном порядке. Как вы думаете, Равенсбург-сан, что бы стало с этой страной, если бы нас не было?..
— Что вы можете сказать о докторе Зорге, Одзаки-сан? Или вы тоже думаете, что он жив?
Генерал Одзаки проверил, не остыло ли сакэ, и снова наполнил чашечки.
— Вы знаете, Равенсбург-сан, какие дружеские чувства я к вам питаю. И если я не отвечу на ваш вопрос, вам нетрудно будет понять, что у меня есть очень веские причины для этого.
Равенсбург слегка наклонился и принял из рук Одзаки протянутую чашечку с сакэ.
Выпив горячий напиток и с минуту помолчав, Одзаки с вежливой улыбкой заговорил снова:
— Но на другой вопрос, который, безусловно, вас мучает сейчас, Равенсбург-сан, я с удовольствием отвечу. Я еще не забыл своего обещания, которое я вам дал тогда, в своем саду.
— Где она?.. Вы знаете? Генерал утвердительно кивнул.
— Баронесса Номура сейчас находится в Миайиме, в бывшем военно-морском госпитале. Теперь там лечатся только дети… дети, пострадавшие в Хиросиме от атомной бомбардировки… Кийоми-сан — одна из тех японских женщин, которые посвятили себя уходу за этими детьми.
Равенсбург нерешительно задал свой следующий вопрос:
— Не можете ли вы сказать, как… как она теперь относится к этой истории?.. Вы ничего об этом не знаете, Одзаки-сан?
— Нет, мой друг, к сожалению, этого я не знаю и ничего сказать вам не могу. С того самого утра в Фунабаси видеть баронессу мне ни разу не доводилось. На все мои приглашения она отвечала решительным отказом и видеться со мной не хотела.
— Как вы считаете, Одзаки-сан, не следовало бы мне поговорить об этом с ее отцом? Капитан Номура снова живет в своем доме?
Генерал склонил голову.
— Вице-адмирал Номура вместе со своим кораблем опустился на дно морское…
279
Бухта Миайима, несомненно, один из красивейших уголков богатой живописными пейзажами Японии. Зелень холмов, спускаясь к морю, вплотную подходит к белоснежным пляжам, длинной изогнутой лентой окаймляющим бухту. Морской прибой не бросается с ревом на берег, а мягкими волнами накатывается на теплый песок и, поиграв и согревшись, с легким шорохом отходит назад.
Атаки океана отражает «Священный остров», вечным стражем вставший перед бухтой для охраны ее мира и покоя.
Посредине, между островом и берегом бухты, над зеленой поверхностью воды возвышаются гигантские деревянные ворота, покрытые ярко-красным лаком. Построенные в незапамятные времена, они до сих пор считаются священными, и сюда из разных мест приходят многочисленные паломники. Наивные люди верят, что, если они посмотрят на восход солнца через эти ворота, их минуют горести и невзгоды и исполнятся все их желания и ожидания.
Вряд ли можно найти более подходящее место для несчастных детей, которых разорвавшаяся над Хиросимой бомба лишила родителей, здоровья.
В море, мелком и укрытом от больших волн, дети могли безопасно купаться, а пляж с его белым, чистым песком стал для ребят любого возраста идеальной площадкой, на которой можно было играть в разные игры. Любители приключений и природы возвращались с зеленых холмов, богатых дичью, полные незабываемых впечатлений и радости.
Состояние длинных бараков бывшего госпиталя, на которых еще с войны остались красные кресты, оставляло желать лучшего. Построенные на скорую руку из дерева, они сейчас имели жалкий вид, а у обедневшего государства не было средств, чтобы заменить их более солидным строением.
Равенсбурга приняли здесь за члена одной из многочисленных международных миссий, часто приезжающих сюда, чтобы посмотреть на маленьких жертв атомной бомбы. Привыкнув к посещению иностранцев, поодиночке или группами осматривающих столовые и спальные комнаты пострадавших от бомбардировки детей, никто из персонала не обратил на него внимания. Ибо от обыч
280
ных посетителей он отличался лишь тем, что ничего не фотографировал.
Равенсбург намеренно никого не спрашивал о Кийоми. Он решил сам найти ее, даже если эти поиски заняли бы весь день. Он боялся — хотя в этом не хотел признаваться даже себе, — что она, узнав от кого-нибудь о его приезде, попытается скрыться.
Дети, встречавшиеся на пути, были одеты в одинаковые белоснежные кимоно с красным крестом, как у раненых солдат. От этого вида маленьких калек, ставших невинными жертвами стратегии, которой неведомы различия между возрастом и полом, между солдатами и детьми, на душе становилось еще тягостнее и больнее.
Он, верно, долго бы проискал Кийоми, если бы кто-то вдруг не позвал ее громко по имени.
Одного услышанного имени было достаточно, чтобы воскресить в его памяти прошлое. Его сердце снова учащенно забилось, как тогда, когда он слышал ее шаги, приближавшиеся к его двери. Пять горьких лет, минувших с той счастливой поры, сейчас на мгновение стерлись — так отчетливо представились в его воображении прекрасное прошлое и она.
Как и все сестры в этом детском госпитале, Кийоми носила белый халат и туго накрахмаленную косынку, строго обрамлявшую ее лицо.
Она не заметила Равенсбурга. Пожилой врач, окликнувший ее, задал Кийоми несколько вопросов, на которые она ответила очень серьезно.
Рассчитывая поговорить с ней без свидетелей, Равенсбург стоял в стороне и нетерпеливо ждал окончания этого казавшегося ему бесконечным разговора. Когда врач ушел и Кийоми наконец вышла на террасу, где не было никого, кто мог бы помешать их встрече, Равенсбург окликнул ее. Кийоми, вздрогнув, сразу же остановилась и медленно повернула голову. Ее глаза не выражали ни испуга, ни радости. Она холодно посмотрела на него и низко поклонилась.