Дело
Шрифт:
— Вот, господа! — сказал я.
К этому времени я уже успел наметить план действий.
— Вчера вы слышали мнение Гетлифа, — начал я. — Подобное мнение высказывать не легко; и, кроме того, все вы, не хуже моего, знаете Гетлифа. Он сказал, что фотография, находившаяся прежде на этой странице, — я дотронулся пальцем до тетради, — возможно, была вырвана оттуда. Вырвана умышленно.
— Я хочу знать, имел ли он в виду меня? — потряс комнату голос Найтингэйла.
— Конечно, — сказал я, не отвечая ему прямо. — Гетлиф считал себя вправе сказать, что фотография, возможно, была вырвана, и притом умышленно. Но он не считал себя вправе строить предположения относительно того, кто это сделал. Этого мы не знаем и,
Очень осторожно, потому что я преследовал двоякую цель, — мне нужно было продолжать держать под подозрением Найтингэйла и в то же время оставить открытым и ему и судьям путь для почетного отступления, — я проследил шаг за шагом ее историю. Последняя запись в тетради сделана двадцатого апреля 1952 года. Пелэрет умер после продолжительной, но не лишавшей его трудоспособности болезни пятого января 1953 года. Он мог, я сказал это небрежно, но почувствовал, как волнение пробежало по комнате, сам вырвать эту фотографию. Почему бы и нет? Может быть, ему надоело валять дурака. Ну, а если она находилась на месте, когда он умер, то ведь тетрадь оставалась в его лаборатории несколько месяцев; к ней имел доступ его лаборант — знал ли он, что это такое? Интересовало ли это его? Пелэрет предпочитал работать в одиночестве, но несколько аспирантов при нем всегда были. Никому и в голову не пришло поговорить с ними.
— Это называется наводить тень на ясный день, — сказал Найтингэйл.
Осенью 1953 года, когда именно, сейчас, очевидно, установить невозможно, продолжал я, душеприказчик отправил и эту тетрадь, вошедшую в последнюю партию научного наследия Пелэрета. Душеприказчиком его был восьмидесятилетний священник, человек, к науке никакого отношения не имеющий. Тринадцатого декабря 1953 года тетрадь, вместе с другими бумагами, была получена поверенными Пелэрета. Пятнадцатого декабря 1953 года она была доставлена в канцелярию казначея.
— А теперь — сказал я Кроуфорду, — могу я задать несколько вопросов казначею?
— Вы готовы к этому, Найтингэйл? — спросил Кроуфорд.
— Конечно!
Я обратился к нему через стол по диагонали:
— Вы первым в колледже увидели эту тетрадь?
— Конечно!
— Вы помните, когда это было?
— Наверное, в тот самый день, когда она была получена.
— Вы помните… эту страницу?
— Представьте себе, что помню!
— Как же она тогда выглядела?
— Могу сразу же предупредить, что у меня не было времени заняться бумагами Пелэрета. Я был занят своими казначейскими делами. Кое-кто из моих предшественников ухитрялся выполнять всю работу, уделяя ей не больше двух часов каждое утро. У меня на это никогда не хватало умения.
Он закатил глаза так, что я видел только темные полумесяцы на фоне белков. Такую озлобленность в нем приходилось наблюдать и прежде, в более молодые годы, когда все складывалось против него. Его злость была направлена против Уинслоу, который был посредственным казначеем, в то время как он,
Но как ни был возбужден Найтингэйл, говорить он продолжал вполне деловым тоном.
— У меня не было достаточно времени, чтобы как следует заняться бумагами. Но мне кажется, я помню, что просматривал эту тетрадь. Мне кажется, я помню, что представляли собой некоторые из правых страниц.
Он говорил так, как будто перед его мысленным взором открылась какая-то картина.
— Вы помните эту страницу? — спросил я.
— Мне кажется, что помню. Да!
— Как же она тогда выглядела?
— Не так, как сейчас.
Все были поражены. Хотя я сразу же задал ему следующий вопрос, удивлен я был не меньше остальных.
— Как же тогда?
— Здесь была фотография, занимавшая верхнюю половину страницы.
— Какая фотография?
— Нисколько не похожая на ту, что приведена в диссертации Говарда. Никаких неправильностей я в ней не обнаружил.
— Что же вы сделали тогда?
— Да просто взглянул на нее. Ничего интересного она собой не представляла.
— Вы утверждаете, что в фотографии не было ничего поддельного. А как насчет подписи к ней?
— Я был слишком занят, чтобы задумываться над этим.
— Слишком заняты?
— Да, слишком занят. — Он повысил голос.
— Вы только взглянули на эту фотографию? Нижняя половина страницы выглядела так же, как сейчас? — Я пододвинул к нему тетрадь.
— Да.
— Вы взглянули на фотографию? А что вы сделали после этого?
Он в упор посмотрел на меня. Затем сказал:
— Положил, конечно, тетрадь назад вместе с остальным досье Пелэрета, только и всего.
Накануне вечером, захваченный бурной вспышкой его чувств, я не знал, чему верить. Так и сейчас, глядя на чистую страницу, я потерял вдруг всякую способность разбираться в фактах. Я прекрасно представлял себе, как декабрьским утром он так же смотрит на эту страницу и видит перед собой либо прочно приклеенную фотографию, либо пустое место, после того как он вырвал ее. То и другое было одинаково вероятно и невероятно. Мне приходилось испытывать подобное головокружительное состояние в молодости, когда я выступал в уголовных процессах, и позднее, когда официальное положение уже ограждало меня от всех неприятностей; испытывал я его иногда и ослепленный вспышкой внезапного подозрения. Каким-то образом, углубляясь в факты, в простые, естественные факты преступления, вы вдруг замечали, что теряете ясное представление о человеке, в жизни которого они сыграли определенную роль, перестаете понимать его.
Погрязнув в фактах преступления, вы готовы поверить чему угодно. Факты гипнотизируют; факты кажутся безличными, факты кажутся невинными, когда вы рассматриваете их. Точно такими видел их и человек, совершивший преступление. Если Найтингэйл выдрал из тетради фотографию, это могло показаться ему совсем простым, невинным поступком. Могло показаться, что несправедливо подымать из-за этого столько шума. И не только возможно, а очень легко было начисто забыть об этом впоследствии (я знал многих, кому это удавалось, включая меня самого, когда мне случалось совершать поступок, вредивший кому-то), забыть именно потому, что сам по себе поступок казался таким безобидным.
— Вы хотите сказать, что, когда вы положили тетрадь назад, фотография была на месте?
— Конечно, я хочу сказать именно это! — в бешенстве крикнул Найтингэйл.
— Но когда тетрадь была открыта следующий раз, оказалось, что фотография исчезла?
— Так по крайней мере мы слышали.
До этого момента я ничего не мог вытянуть из Найтингэйла. Внезапно я увидел, что он рассвирепел и снова вращает глазами от злости.
— Извините, — сказал я. — Может быть, я неправильно понял. Ведь вслед за вами просматривал тетрадь Скэффингтон?