Демидовский бунт
Шрифт:
– На привязи держи собаку! Другой раз тявкнет – порешу в сердцах!
«Тебя бы кто пришил нароком, упырь болотный!» – Михайло резко захлестнул плеть на колышек, дернул широкой бородой. Лет пять тому назад на лесной рубке зашибло его упавшей сосной, и ходит теперь Михайло, словно матерый волчище, не ворочая шеей.
Прокофий Оборот прошел в передний угол – от порога и до стола за приказчиком остались на дощатом полу грязные следы, – сгреб с головы мурмолку, бросил на стол, пригладил пышные бакенбарды. Тяжело скрипнула под ним старенькая, выскобленная перед Святками лавка.
– Что дома не сидишь? – в гневе выговорил приказчик волостному старосте. –
Андрей Бурлаков так и застыл у порога. Сесть в присутствии приказчика ни он, ни Федор с Кузьмой не посмели. Михайло Рыбка тоже неуверенно топтался около сидящего Василия Гороха.
– Будто не ведомо вам, Прокофий Данилыч, – потея лысой головой, пояснил Бурлаков. – Велено мне от Никиты Никитыча вместе с выборными учинить смотрение всем селам и деревням. А по тому смотрению сделать раскладку перед близкой весенней пахотой. – Бурлаков ладонью провел по залысине, вытер руку о кафтан. – Да велено напомнить мужикам, за кем осталась зимняя отработка. Потому и зашли к Рыбке.
– Иное дело, ежели так. Отработку на лесных рубках закончить к Благовещенью [1] . Ведомо мне, что и у некоторых выборных до сей поры долг висит! Не думайте, что хозяйский долг – нескончаемая зимняя дорога! Оборвется весьма близко – на конюшне барской усадьбы! Все поняли? – Приказчик недобро зыркнул маленькими глазками из-под насупленных рыжевато-серых бровей.
– Отработаем, Прокофий Данилыч. Завтра же с родителем Капитоном отбудем на делянку. – Федор повинился, нервно затеребил веревочную опояску поверх старой однорядки. – Занедужил малость, хворь треклятая вошла в поясницу. Не гневись, батюшка Прокофий Данилыч. Лошаденка-то у меня, сам знаешь, пала, нету кормилицы. – На глазах Федора выступили слезы. – Как рассветет, тотчас выедем.
1
25 марта (5 апреля). – Здесь и далее примечания автора.
– Смотри, мужик, чтоб тую хворь из поясницы не пришлось плетьми выколачивать, – вновь постращал приказчик. Поморщился – по избе пошел резкий запах. Хозяйка приглушенно охала и меняла под ребенком испачканные подгузники. – Ну а теперь слушайте, с чем пришел я. Повелел Никита Никитыч аккурат после Благовещенья мужикам и крепким бабам ехать к Дугненскому заводу. Работа будет долгой, харчи берите про запас. – Прокофий взял мурмолку, но надеть не успел.
– Как это – надолго? – вдруг осмелел Кузьма Петров, сорокалетний, крепкий в теле мужик. По скуластому лицу пошла легкая бледность: знал, что супротивничать приказчику небезопасно. – По государеву указу весной быть нам в отработке лишь по первое мая. А там – у нас пашня! Как же это, братцы-мужики, без пахоты останемся?
– Замолчь, шишига носатая! – оборвал Кузьму Прокофий Оборот. – Не тебе, холоп, поучать хозяина! Бабе своей будешь указывать, долго ли горшки сушить на плетне!
– Далеко ведь, – робко вставил Андрей Бурлаков, чтобы притушить гнев приказчика. – Кони в работе изобьются, как потом мужикам пашню поднимать? Да и коней-то, можно сказать, не осталось.
– За дорогу вам плата особая идет от хозяина, – бросил Прокофий Оборот, слегка умерив бас: ребенок все-таки проснулся и захныкал, хозяйка вынула
Приказчик надвинул мурмолку на брови. Встал резко, так что заколыхалось перед иконой слабенькое пламя пенькового фитиля. Волостной староста поник головой, а Василий Горох от печи подал язвительный голос:
– Велика плата – шесть копеек за полста верст по ухабам! Новой рубахи за ту плату не купить, чего уж там греха таить.
Федор шмыгнул отсыревшим носом: прошлым летом на заводских работах у него пала лошадь, так Оборотень еще и плетью его отстегал! Пришлось минувшую зиму на себе поваленные лесины к дороге вытаскивать, пока не надорвал спину. Теперь вот заново в лес гонит! Кулаки налились тяжестью, но Федор не посмел поднять от пола сумрачного взгляда – приметит этот взгляд Оборотень, тогда и вовсе житья не даст.
Приказчик вдруг вспомнил и повернулся к поникшему Федору.
– Молодой барин завтра в имение прибывает. Пошлешь поутру свою дочь к стряпухам. Поможет столы господам накрыть.
Как подрезанный, упал Федор на колени.
– Батюшка, голубчик Прокофий Данилыч, не губи девку… Она в поле с лихвой отработает! Не вели быть ей в услужении, сгубит ее этот блазнитель. Был ведь за ним такой грех… Не ровен час он…
Прокофий Оборот ответил, как натянутый канат обрубил:
– Будет скверными словами блевать! И не кривой Пелагее с черными ногтями прислуживать молодому хозяину. Не моя это воля, хозяйская! Нынче в обед кульер от него прискакал, чтоб хоромы сготовили и протопили. Битый час о пустяке толкую, тьфу!
Федор махнул ладонью по мокрым скулам, поднялся с колен, закусил губы и умолк.
– Уразумели, выборные? После Благовещенья всем выходить на Дугненский завод. Да без всяких хитростей и уверток змеиных, плуты бородатые. Всех здоровых поставить под инструмент, иначе отведаете кнутов!
Приказчик, провожаемый поясными поклонами, ушел.
– Тьфу, лихоманка нас побери, – ругнулся Кузьма, как только за темным окном застучали глухие удары копыт. – Он облаивает всячески, словно пес загнанную на забор кошку, а мы ему поклонники в резвые ножки. Гнемся, гнемся… Будто и не люди вовсе, а так себе…
– Э-э, какие мы люди, – махнул рукой Федор. – Так себе, жижа дорожная. Облезлый козел и тот топчет.
– Вот и дождались ласкового словечка от паралитика. Не прознал бы как про нашу потайную задумку, – сквозь зубы протянул Михайло Рыбка. – Что теперь делать будем? – И он посмотрел на Василия Гороха, который так и не оторвал от теплой побеленной печки сутулую спину, сосредоточенно разглядывал свои пальцы, изрезанные крепкой дратвой.
– Аль что удумали? – Андрей Бурлаков наконец-то прошел от порога к столу, поочередно осмотрел выборных. Мужики переглянулись, словно совещаясь – открыться ли волостному старосте?
– Если в бег надумали удариться, так и о нас заботу поимейте! – загорячился Бурлаков. – Отрабатывать у Демидова и за вас придется сельскому миру. В подушный оклад все вписаны!
Слухами о побегах воздух над землей был напитан так же густо, как по весне цветущей черемухой – не продохнуть.
Василий Горох наискось стукнул кулаком о кулак, словно кремнем о кремень, высекая искру, уронил в седую перепутанную клоками бороду:
– Ты, Андрей, не суетись. Дума у нас светлая зародилась… С часу на час ждем Ивана Чуприна – что принесет он из Оболенской волости? А там и смотреть будем – в бег ли, а может, еще куда подадимся всем миром. Кой черт и дале неволю терпеть!