Демобилизация
Шрифт:
– Приходи, лучший друг. Как открутишься, сразу приходи. Ладно?
– Хорошо, - кивнул лейтенант, вовсе не уверенный, что удастся открутиться.
Он сбежал по лестнице. Ветра возле дома Клары Викторовны было меньше, чем на набережной, и Курчев пошел не торопясь. Он все равно уже опоздал. Ноги работали в сторону набережной, а голова думала о переводчице, точнее о биологии, которой он никак не мог понять.
"Вот она, жалость. Жалость и человеколюбие. Силой ничего не достигнешь. Да и сила не так, чтоб велика, а жалость города берет... усмехнулся на ветру.
– Ну, города не города, а все-таки она человек и ей было хорошо. А мне? А мне так... Конечно, хорошо,
"Об аспирантке раньше надо было думать", - перебил себя.
"Да, с Ингой не вышло. Не помогла...
– Он снова вспомнил, что письмо в Кутафью башню не сработало.
– Теперь зароют меня у Ращупкина на двадцать пять лет и конец. Амба, Борис Кузьмич".
"Вот и остается жалость и человеколюбие - религия рабов", - свернул в длинную и тихую улицу, где ветер шумел только вдоль первых двух домов. Навстречу часто попадались военнослужащие, и Курчев механически отмахивал замерзшей ладонью. Здесь, вблизи набережной, замызганные и местами рваные перчатки надевать было неудобно.
"А что - раб и есть раб, - спорил с кем-то невидимым, морщась оттого, что сводило пальцы.
– Раб не обязательно хам. Я не выбирал рабства. Так уж вышло без меня. Да и не фокус быть вольным на свободе. Ты вон свободным будь, когда давят со всех концов. Ничего плохого нет в человеколюбии. Ты пожалеешь, тебя пожалеют. Можно на Кларке жениться и в часть потащить. Только обхохочут ее там. Чертовая биология. Не могу запросто относиться к этой штуковине. Переспишь днем, а уж на всю жизнь жениться тянет. Да и добро бы по любви, а то так - из проклятой совести".
– На всех не переженишься, - сказал, пробираясь между полуразрушенных бараков к набережной Москва-реки. Снова задуло отчаянным холодом и, уже не размышляя о гуманизме, Курчев потрусил вдоль парапета к зданию, где должна была решиться его судьба.
Он опоздал на сорок минут, и в коридоре из четырех капитанов сидело только двое.
– Тебя уже вызывали, - сказал самый говорливый, тот, что хотел курить.
Курчев молча кивнул и, не постучавшись, толкнул дверь кабинета. В комнате прибавилось народу. Кроме толстого майора и Поликанова, за третьим столом восседал маленький подполковник, а сбоку от него на стуле Герой Советского Союза. Толстый майор тоже был занят одним из капитанов и только Пеликанов был свободен и читал журнал "Советский воин", держа его стоймя, как газету в вагоне метро, когда не желаешь уступить место женщине.
– Начальство задерживается, - поглядел с интересом на Курчева.
– Позже не мог?
– пробурчал недовольно, будто только ради него сидел в кабинете.
– Виноват, - сказал Борис и, не ожидая приглашения, сел у стола.
– Значит, сами четвертый?
– спросил за спиной лейтенанта маленький подполковник. Жена и двое девочек? Старшая, 38-го года рождения, Наталия Федоровна?
– Так точно, - ответил Герой.
– Погодите, товарищ капитан, что-то не то...
– шелестнул страницей за спиной Курчева подполковник.
– Вы ведь сами Игнатий Сергеевич? Накладка?
– Нет, все правильно, - глухо и, видимо, краснея, ответил капитан, и Курчев с трудом удержался,
– Я на вдове женился.
– А, понятно.
– Подполковник, чувствуя, что все в комнате прислушиваются, сбавил голос.
Майор Пеликанов, который тоже заинтересовался семейным положением Героя, хитровато подмигнул Курчеву: мол, вдова в порядке, а?
– и достал из папок, лежащих стопкой на столе, курчевское личное дело в розоватом картонном переплете.
– Так. Борис Кузьмич, - протянул он. На внутренней стороне картона Курчев увидел высунувшееся из белого бумажного кармашка свое фото, размером 9х12. Тесный казенный китель, в котором фотографировались по очереди курсанты всех четырех взводов, вкупе с четырехмесячными усами и еще довольно густой прической отдавали чем-то прошловековым, гусарским. Курчев, который в жизни никогда не был хорош, а сейчас менее всего походил на армейского ухаря, поневоле залюбовался фотографией. Майор, поймав его взгляд, затолкнул снимок в кармашек.
– Показуха, а?
– подмигнул, как бы намекая, что между сидящим у стола лейтенантом и фотоснимком нет ничего общего. После обеда майор несколько подобрел.
"Может, вроде меня, к какой-нибудь знакомой сбегал", - подумал Борис.
– Чего опоздал? У бабы был?
– словно подслушал лейтенанта, спросил рыжий майор.
– Ага.
– Курчев продолжал улыбаться.
– Вот еще потаскун на мою голову, - пробурчал майор и начал негромко читать личное дело техника-лейтенанта Курчева Бориса Кузьмича. Вопросов в анкете было много, и вопросы были длинные, зато ответы удивительно немногословны. Только пункт "образование" привлек майора.
– Да, не соответствует. На гражданке вы - академик, а у нас - курям на смех.
– Так точно.
– Не участвовал, не находился, не привлекался, не имею, не имею, не имею, - медленно читал майор выведенные четкой тушью ответы.
– Холост, наконец, дошел он до семейного положения, - а пишете - женат.
– Никак нет, - усмехнулся Борис.
– Собираюсь только.
– Или ошибся?
– пролистнул майор дело. К задней обложке было подколото тонкой скрепкой курчевское письмо в Совет министров.
– Вот, - майор отцепил два листа послания, и Курчев пожалел, что не нацепил в коридоре очков. На первой странице наискось уверенно была определена толстым синим карандашом его судьба, а как определена, он по близорукости прочесть не мог.
– Сиди, сиди. Это не для тебя, - заметив потуги лейтенанта, облизнулся майор и положил страницу текстом вниз.
– Да, не женат, - проглядел он вторую.
– Собираешься. У нее был?
– Ага, - соврал Борис.
– А чего, чудак, с образованными связываешься? Образование, лейтенант, еще не вещь. Это вон у Затирухина с академиями носятся. Технических набрали и нос дерут, - хмуро пробурчал рыжий Пеликанов, и Курчев понял, что у самого майора с образованием туго и (что для Курчева было куда важней) тут, на набережной, их армию не любят, завидуют ее особому положению, слегка боятся и всегда будут готовы безнаказанно насолить ее командованию.
– Образование - хрен без палочки, - повторил майор, и Курчев тут же согласился:
– Я им и говорю, а они держат... У меня курсы всего, а техника там... сами знаете, - невинным взглядом поглядел на Поликанова, понимая, что тот "овощехранилища" даже во сне не видел.
– Слышал, знаю, - отмахнулся майор.
– Показуха одна. Показуха и сплошь разгильдяи. Вон, вроде тебя, - он провел себе по гладко выбритой щеке. Или его раздражала небритость Курчева или у него плохо росла борода.