Демобилизация
Шрифт:
– Я телеграмму пошлю, Борис Кузьмич, - сказала инженер Скатерщикова. Но если вам сразу не отпроситься, не волнуйтесь. Я замок навешу, а ключ вот, - мачеха достала из внутреннего кармана пальто кожемитовую держку для ключей и отцепила от нее самый большой, черный и уродливый ключ.
– Вот у вас и свое жилье, - нерешительно улыбнулась.
– В нашу комнату въезжает. Ордер уже выписывают, - объяснила проходящему мимо толстому и облезлому мужчине.
– Везет людям, - хмыкнул тот, мрачно взглянув на лейтенанта.
– Везенья мало, -
– Но, говорят, я вам писала, ломать будут. Может, повезет тебе, Боря. Увольняться из армии будешь?
– Ага.
– Ой, не надо бы. Служи уж, где служится. В партию так и не вступил?
– Нет, Елизавета Никаноровна.
– Вступай. А если опять характеристика для чего-нибудь нужна, я напишу. Может, пригодится теперь.
– Спасибо, - сказал он, тронутый ее вниманием и помощью.
– Спасибо. Если нужно будет, обязательно попрошу. В тот раз мне больше никто не дал.
– Теперь дадут. Ты вон какой...
– она поискала слово и, наконец, найдя, сказала: - ...положительный... Только бриться надо.
Видимо, объяснив сослуживцу, кто такой лейтенант, она уже не стеснялась.
– Спасибо за все, - пожал ей руку Курчев и вышел на станционный двор.
"Все идет - ол райт, - сказал самому себе.- Только бы на патруль не напороться. А то тоже с парикмахерской пристанут".
Но на дачной платформе патруля не было. Он благополучно влез в электричку и сел у окна. Мысли были легкие, почти пушистые. Они пьянили и усыпляли. Он не заметил, как электричка отошла от перрона, а когда открыл глаза, она уже стояла в районном городке и в вагоне никого не было.
"Вот чучело", - вздохнул Борис, но не рассердился. Ему по-прежнему было весело. Он вышел на дощатый перрон, взмахнул несколько раз руками, как на физзарядке и даже выжался на перилах лестницы. Сонливость прошла, а веселость не убывала.
Сразу за вокзалом стояла почта с переговорным пунктом, где ефрейтор Гордеев когда-то покупал лейтенанту талоны. Проснись лейтенант раньше и не топчись на платформе, он, может быть, столкнулся бы в дверях почтового отделения с аспиранткой. Она только что вышла оттуда в охапку с лыжами, прошла до шоссе и побежала вдоль обочины в другую от полка сторону - к дому отдыха.
Зайдя в почтовое отделение, Курчев решил было заказать Москву, но потом подумав, что врать сложно, подошел к телеграфному окошечку и написал ту самую телеграмму, которую спустя полтора часа получила Клара Викторовна.
"Мне, правда, пора в полк", - вздохнул и вышел на шоссе. Машин было немного и все они шли в Москву, а на "военку" никто не сворачивал. Проголодавшись и озябнув, лейтенант вернулся на почту и попросил телефонистку соединить его с полком.
– "Ядро"? Черенкова дай. Ты, Черенков?
– Я, товарищ лейтенант, - почему-то обрадовался дневальный.
– Письмо вам тут есть. Из Ленинграда.
– Хлебная машина вернулась? Через день полк отправлял фургон
– Нет еще. Сегодня позже вышла. Застукаете, товарищ лейтенант.
Курчев отдал телефонистке трубку и зашел в соседнее здание. Это была столовая, которая по вечерам превращалась в ресторан. Сейчас как раз наступил пересменок и в зале было пусто. Лишь в углу сидело несколько танкистов. Курчев тут же пожалел, что сдал гардеробщику шинель. Встречи с чужим родом войск в лучшем случае кончались неприятными разговорами, "толковищем", как выражались офицеры холостяцкого домика, завсегдатаи районной ресторации.
– Сто грамм и два бутерброда, - сказал, подходя к буфету.
Худая буфетчица с кривым ртом и большим родимым пятном возле глаза, поняв или почувствовав испуг лейтенанта, быстро налила и бросила на тарелку два куска хлеба с семгой.
– Технарь, дуй сюда, - раздался голос из-за спины.
– Некогда, - не оборачиваясь бросил Борис и пальцем показал буфетчице на стакан. Понимая, что от драки не отвертеться, он старался потянуть время и медленно дожевывал бутерброд. Все могло кончиться крупной гауптвахтой.
– Мандражирует, - засмеялся за спиной тот же хамоватый пьяный голос.
– Трухает, заправляется, - поддакнул второй, пожиже. Наверно, это сказал щуплый танкист, сидевший лицом к дверям.
– Да что с него, очкарика?!
– протянул третий голос, порассудительней.
– А чёрт!..
– не то рассердился, не то обрадовался Борис. Он забыл, что выйдя на шоссе, нацепил очки, чтобы видеть, свободно ли в кабинах грузовиков, а в гардеробе, когда очки запотели с мороза, он, протерев их невыглаженным платком, не сунул в карман, а машинально воротил на нос.
Он расплатился, вышел в коридор и взял шинель у гардеробщика.
– Слепнешь, привыкаешь, - промычал, перетягиваясь ремнем.
– Ну и правильно. Нечего тебе тут делать. Сматываться надо.
Он стащил очки с носа и с обидой вспомнил, как два с лишним года назад в приазовской степи, когда батарея шла походной колонной, вдруг вырулил со стороны моря и повис над дорогой маленький пассажирский самолет. Была отдана команда "По штурмовику", но Курчев, будучи первым номером, беспомощно мигал в окуляр, потому что засунул очешник в рюкзак, а тот трясся где-то позади на "студебеккере" взвода управления.
В тот день рядовой Курчев был обруган интеллигентом и засранцем и с позором переведен из наводчиков в старшие телефонисты. Сейчас, наоборот, очки выручили его.
Он выскочил из ресторана и чуть не наткнулся на маленького Секачёва, который важно вылезал из большой хлебной машины.
– Ты как тут, чума?
– Поворачивай, - сказал Курчев.
– Комбайнеры там.
(Комбайнерами называли офицеров танковой части.)
Секачёв с сомнением сдвинул ушанку к затылку, обернулся, поглядел на шофера и большой фанерный кузов хлебной полуторки.