Демобилизация
Шрифт:
Она, покачиваясь, словно пьяная, перешла опустевшее уже Садовое кольцо и свернула со Спасской в свой Докучаев. До чего он был сейчас тих, печален и безрадостен. Казалось, в него никогда не заходила весна. Он был именно такой ей по плечу и по душе, словно он и она были сотворены в один день.
Инга хлопнула дверью парадного и поднялась по темной, старой, как раз такой, какая должна быть в настоящем доме, лестнице на свой третий этаж и так же тихо, как днем, отворила дверь. Тетка Вава лежала на кушетке, примостив шахматную доску на круглый материнский табурет. По-видимому, у нее всерьез болело сердце.
– Тебе два раза звонили. Один
– Я ответила, что ты скоро будешь.
3
Телеграмму от Елизаветы передали по телефону вечером в среду. Курчев, сидя в "овоще-хранилище", написал рапорт и протянул майору Чашину. Тот оторвался от соседнего осцилло-графа и удивленно хмыкнул:
– Ну, вот. Только я вас расхвалить хотел, а вы - в отпуск. Не сезон сейчас.
– Квартира горит, товарищ майор.
– Залетаев, - крикнул Чашин в коридор летчику.
– Пошлите солдата в штаб, а то лейтенант вибрирует - развертка вон куда поползла!
– кивнул на осциллограф Бориса, где импульсы прыгали, как бешеные.
– Идите, Курчев. Все равно с этой минуты из вас работник, как ... В общем, замнем для ясности.
– Слушаюсь, - благодарно улыбнулся лейтенант.
– Идешь?
– спросил летчика.
– Можно, - невесело кивнул тот.
– Ладно. Сам рапорт передам, - сказал Залетаев солдату и вышел вслед за Борисом.
На бетонке было морозно, но даже сейчас, в темноте и на ветру, чувствовалось, что с зимой - всё, что она демобилизована и лишь последние дни качает права, как сверхсрочник, с которым не продлили договора.
– Федька без тебя пропадет, - сказал Залетаев.
– Выкрутится, - отмахнулся Борис. Ему не хотелось думать сейчас о печальном и постороннем. Только бы Ращупкин подписал!..
– Пропадет, - повторил летчик.
– Ты ему скажи, пусть хоть жмет на технику. Комиссуют - на завод устроится.
– Скажу. Только бы подписал...
Только что сменился суточный наряд, и из кабинета Ращупкина вышли два младших лейтенанта-огневика, оба с наганами и один с красной повязкой.
– Разрешите, товарищ подполковник, - толкнул дверь Залетаев.
– К фину иди, - усмехнулся, возвращаясь через минуту.
– А меня звал?
– удивился Курчев, который волновался, как перед дверью дантиста.
– На хрен ты ему?
Тут же распахнулась дверь, и огромный Ращупкин в шинели и шапке вырос в коридоре. Залетаев посторонился и козырнул командиру полка, а Курчев, не выдержав распиравшей его радости, побагровел и выдохнул:
– Спасибо, товарищ подполковник.
– В армии, лейтенант, младшие по званию не благодарят, - презрительно, будто сплевывая, бросил на ходу Ращупкин.
Вечер обошелся без бутылки, потому что Лешка-военторг, прихватив сопровождающим оклемавшегося Федьку Павлова, отбыл за продуктами в Москву. Летчик ушел к буфетчице, и Борис, воротясь в финский домик, думал уже завалиться и дать храпака (благо в соседней комнатенке сладко посапывал Секачёв), но, чувствуя, что от мгновенного поворота судьбы сразу заснуть не удастся, потоптавшись в комнате и нервно помешав угли в топке, выскочил, не надевая шинели, к монтажницам.
Ветер разгулялся и фонарь у забора раскачивался, как взбесившийся маятник. По улице вверх от КПП споро шагал стройный офицер, и Курчев, угадав в нем Морева, быстро перескочил улицу и через участок майора Чашина прошел к домику монтажниц.
– Бегство - и нечего врать, -
– Бежишь и неохота тебе вовсе бороться за общее или частичное благо. И справедливость ты видал в гробу и в тапочках.
– А пальба вверх?
– перебил себя, скользя накатанной ледяной дорожкой, по которой утром со смехом съезжали обитательницы девчачьего домика.
– Пальба ни при чем. Пальба - естественная реакция на хамство и мордобой. А вообще тебе на всех наплевать. Ты лентяй и этот, как его... в общем - себялюбец.
– Я хочу объяснить мир, - снова перебил себя.
– Я хочу объяснить, что к чему, где свобода, а где необходимость.
– Не строй из себя ученого!..
– Да, ученого. Дело ученого объяснить, что к чему, так, чтобы все поняли.
– А неуча - переделать?
– Нет. Если неуч начнет переделывать, то опять - двадцать пять. Мочало - сначала. И вообще, не придирайся к слову. Дело ученого, чтоб вовсе не было неучей. Вот как, - обрадовался, будто впрямь нашел ответ, если не на все, то хоть на часть вечных вопросов.
– И многих ты обучил?
– не унимался в нем второй, злобный и саркастический Курчев, тот, что всегда выбирал неподходящее время и с охотой мотал душу и нервы.
– Сколько мог, столько мог, и не приставай, - буркнул Борис, вытирая в сенях ноги о большую новую тряпку.
В проходной комнате три младших огневика и пятеро монтажниц пили чай с круглыми черными коржиками.
– Не запылился, - присвистнула Сонька-перестарка, отрывая накрашенные губы от блюдца. Она сидела на койке рядом с только что сменившимся с дежурства младшим лейтенантом и явно имела на него виды. Второй "микромайор" сидел на койке рядом с длинной, сухой, очень некрасивой инженершей Томилиной и говорил с ней о децибелах. На краткосрочные шестимесячные курсы, которые окончил этот младший лейтенант, принимали сержантов с восемью классами, и, по-видимому, он весьма смутно представлял себе даже логарифмы. Но час назад он принял известное количество водки и поэтому давил на науку.
Замученной инженерше он был явно ни к чему, но она не знала, как отцепиться от пьяного огневика, и из деликатности чертила на бумажке какие-то не нужные ни ему, ни ей линии и цифры.
– Можно, Александра Фаддеевна?
– спросил Курчев, садясь на ее койку. Децибелы - по-английски блохи, - прищурился на огневика.
– А при женщинах о блохах не говорят.
– Он шутит, - сказала инженерша.
– Шути, знаешь где!
– обозлился огневик.
– Знаю, знаю. А ты не вы... не выпендривайся. На фиг тебе децибелы?
– Борис, - шепнула инженерша.
– Потолкуем, может?
– спросил огневик.
– Вот, всегда так. Придет - нашумит, испортит...
– зашипела Сонька. И чего ты в нем, Валюха, нашла? Харя да лысина.
– Точно, - засмеялся сидевший рядом с Валькой третий младший лейтенант, маленький курчавый владелец автомашины "Москвич-401", прозванный в полку крохобором. На машину ушли все суточные, подъемные, все жалованье за год и за полгода вперед, и младший лейтенант, вечно стрелявший рубли и трешки, не пил своей водки, не курил своих папирос, не покупал ни мыла, ни пасты, с охотой ходил в наряд, потому что дежурный по части снимает в столовой пробу, и вообще норовил пожрать в гостях. Вот и сейчас он с удовольствием грыз черный ржаной пряник, не обращая никакого внимания на прижавшуюся к нему от тесноты Вальку (на койке сидели еще две монтажницы).