Демобилизация
Шрифт:
– Хорошо. Потом покажете. Может быть, я еще шучу. Но в общем, вы везучий, Борис Кузьмич. Жилье в Москве - это священная мечта каждого гражданина СССР.
"А он - ничего", - подумал лейтенант и вслух сказал: - Нет, у меня вам не понравится. Мебель еще отцовская, какую в войну сжечь забыли.
– Мне не поселяться, - улыбнулся подполковник.
– Новосельнов пишет?
– Да. В Москву перебирается.
– Бойтесь его, лейтенант, - посерьезнел подполковник.
– По нему решетка плачет. Не помри Иосиф Виссарионович, за милую душу сидел бы. Про дизели слышали?
–
– Ну и хорошо. Он тоже вроде вас - везучий. "Да и ты не из несчастных", - подумал Курчев.
– А все-таки вы, лейтенант, маху дали. Надо было в партию подавать, а то когда еще в аспирантуре вступите. Теперь, кажется, в учебных заведениях ограничен прием или вовсе закрыт. Вот через три года локти кусать начнете, когда подойдет распределение!
– Ваша правда.
– Или вообще не думаете в партию?..
– Нет, почему...
– Теперь до двадцати восьми в комсомоле можно, - подал голос Сережка Ишков.
"Они твою биографию насквозь и поперек...
– подумал Курчев, вспомнив, что почти месяц назад, в Гришкин отъезд, то же самое сказал дневальный Черенков.
– Да они тут со скуки всем кости перемывают".
– Мне двадцать шесть через месяц. Продлюсь, - ответил, чтобы покончить с этой темой.
Москва катилась навстречу окраинами, притормаживая на перекрестках, серая и будничная, вовсе не похожая на ту, субботнюю, которую лейтенант наблюдал из окна автобуса... Впрочем, теперь она была своя, может быть, даже по гроб, а свое, как известно, всегда, если не хуже, то во всяком случае обычней. Солнце где-то затерялось. В городе было суетливо и пасмурно.
– Показывайте, куда?
– сказал Ращупкин.
"Лучше было бы самому добираться", - подумал Курчев. Присутствие командира полка придавало возвращению оттенок принудительности, вносило субординационность, хотя подполковник сейчас не налегал на дисциплину и даже шоферу позволял себя называть Константином Романовичем.
"Интересно, что у него за баба? Хотя какой там интерес? А мне куда деться? Разве что в баню сбегать..."
"Победа" развернулась на перекрестке и ловко въехала в подворотню, куда, сколько помнил Курчев, до войны не рисковали въезжать автомашины.
– Возьми у лейтенанта вещи, - сказал Ращупкин Ишкову и пошел вслед за Курчевым по неровному, похожему на воронку мощеному двору. Квартира была в правом, если смотреть со стороны двора, крыле дома. Входная дверь не была закрыта. Курчев не был больше года, но в сенях ничего не переменилось.
– Здравствуйте, - встретила его единственная соседка Степанида, то ли вахтерша, то ли уборщица при Елизаветиной конторе.
– Офицерья-то сколько!
– Третий - солдат, - засмеялся Курчев и полез в китель за ключом. Замок почти амбарный, весом что-нибудь в килограмм, был смазан и открылся сразу.
– Ничего, - сказал Ращупкин, оглядывая комнату.
– Троллейбус только ни к чему.
Как раз к остановке подошел троллейбус и закрыл собой все левое окно и полрамы правого...
– Похлопотать надо. Может, перенесут, - усмехнулся Борис.
Елизавета, как обещала, оставила всю отцовскую мебель и застелила клеенкой обеденный стол, на который взгромоздила
На кроватном матрасе лежали стопкой газеты и рядом с десяток рулонов обоев: длинные и толстые - для стен и два тонких и коротких - потолочных.
– Кнопки есть?
– спросил Ращупкин, глядя с неодобрением на маленькие голые окна.
– Были, кажется, - кивнул Курчев и полез в полевую сумку.
– Только обои не надо.
Он подошел к кровати, поднял несколько рулонов и переложил в шкаф.
– Распорядитесь. Я сейчас вернусь, - сказал Ращупкин и, пригнувшись, вышел из комнаты.
– Звонить пошел, - присвистнул Ишков, ожидая, что лейтенант откликнется, но Курчев, занятый оборудованием маскировки, молчал.
– Да, фатерка так себе, - сказал Ишков.
– А ты что - в машине пока загораешь?
– спросил, не оборачиваясь.
– Я не мерзлый, - буркнул шофер и замолчал.
В присутствии посторонних комната явно теряла свои достоинства. Особенно досаждал троллейбус. Прикнопливая газеты к ветхим, изъеденным древоточцем рамам, Курчев почти впритык видел скучные лица пассажиров. Одна девчонка высунула ему язык; а когда троллейбус отошел, Борис увидел автоматную будку на другой стороне улицы и Ращупкина, наполовину высунувшегося из нее. (Константин Романович говорил с Марьяной, которая была сегодня с Ращупкиным мила и даже нежна, но никак не могла встретиться, потому что выезжала с минуты на минуту на следствие. На самом деле она собиралась с мужем за город к своим родителям на последний уикэнд или на второй медовый месяц, то есть закрывать брак или начинать его сначала - так они решили с Алешей.
– С радостью б, Костенька, но не могу... Не могу, - щебетала в трубку. Ей хотелось встретиться с Ращупкиным. Она почти наверняка знала, что из последней попытки сойтись с Алешей ничего не выйдет, кроме ругани и пьяных слез. Просто нужно поехать, чтобы потом не терзаться, что, мол, не сделала всего, что могла...
– Я очень соскучилась, Костенька, но правда не могу...
– бросила в трубку и положила ее на рычаг.)
Пристраивая последнюю газету, Курчев из уже потемневшей комнаты глядел на переходившего улицу подполковника. Теперь даже без очков было видно, что сегодня тому не обломилось.
– Поехали, Ишков, - сказал подполковник, входя в сени.
– Будем считать, что я пошутил. Желаю удачи и надеюсь на вашу скромность, козырнул Борису из коридора.
– Этого могли бы не говорить, - ответил Курчев, с неохотой выходя из дверей.
Ишков, ловко развернувшись в тесной воронке двора, поставил машину мордой к подворотне.
– До скорого, - кивнул Ращупкин, захлопывая дверцу.
– Проводили?
– спросила Степанида, выходя из своей клетушки. Курчев в щель неприкрытой двери заметил высокую постель с горкой подушек и образ с маленькой елочной свечкой.
– Идемте, покажу ваше, - сказала соседка.