Демобилизация
Шрифт:
24
Клара Викторовна, переводчица на вакациях, за две недели после катка нисколько не приблизилась к скальпелю эндокринолога. Первые дни она еще звонила в клинику, справлялась относительно очереди, но, почувствовав, что та движется достаточно быстро и час неминуем, оставила телефон в покое, впала в хандру, валялась на кушетке и читала немецкое издание "Тысячи и одной ночи". Восточные сказки слегка распаляли и одновременно тешили Клару Викторовну в ее неопределенном и по всем статьям неблагополучном состоянии. Вообще Клара Викторовна
Просыпаясь часа за два до рассвета, она долго валялась на кушетке, потом зажигала свет, принималась за сказки, лениво завтракала бутербродом или холодной котлетой и, полуумытая и плохо причесанная, в халате или в синих псевдовосточных шелковых шароварах валилась опять на постель и читала, читала запоем, будто пила коньяк или водку.
Курчев позвонил ей в первом часу. Голос у него был настолько раздраженный и загробный, что она даже удивилась. Но и мрачный, лейтенант был каким-то разнообразием. Обрадовавшись, она крикнула в трубку:
– Заходи, заходи, лучший друг. Я по тебе соскучилась.
– Сейчас, - буркнул он, нисколько не повеселев.
Она кинулась расчесывать волосы и прибирать в комнате. Том сказок убрала в шкаф для посуды и бросила на кушетку "Доктора Фаустуса". Нет, она не притворялась и не стеснялась. Просто из деликатности ей не хотелось выпячивать свое дурное настроение. Она осталась в синих шароварах и такой же блузке.
За полгода память Клары Викторовны несколько ослабла и соответственно усилилась надежда: вдруг Борис переменился, возмужал, во всяком случае.
Тот Курчев, которому она через четверть часа после звонка открыла дверь, действительно был старше, чем на юге, загадочнее и еще безнадежней. Даже когда он скинул с себя эту ужасную короткую, чуть не трескавшуюся на швах шинель, вид у него не стал веселее. Замызганные погоны соответствовали мрачности и невыбритости лица, а плечи, несмотря на узкий китель, тоже поникли. Потерянность лейтенанта могла соперничать лишь с потерянностью подполковника, когда тот полмесяца назад пьяный ввалился в шустовскую обитель. Впрочем, лейтенант был трезв.
– Что с тобой, лучший друг?
– спросила Клара Викторовна, удивляясь, что же это Курчев не обнял ее и не поцеловал, хотя она сама бросилась к нему на шею и чмокнула в щеку.
– Амба, Кларка. Хана мне. Хоть топись.
"Вот так они все", - с грустью подумала переводчица, но тут же победила природная доброта и Клара Викторовна потащила лейтенанта на кушетку, усадила, провела ладонью по двухдневной щетине и стала успокаивать, как маленького, - совсем как две недели назад очаровательного подполковника.
–
– Дерьмово, - повторил лейтенант, несколько смягчаясь.
Полчаса назад майор Пеликанов ввел его в кабинет, сел за стол и, уставясь необычайно светлыми глазами без ресниц в Курчева, сходу спросил:
– Ну? Чего там агитировал?
Толстый майор, сидевший за вторым столом, поднял голову и стал с интересом пожирать глазами лейтенанта.
– Вы где служите?
– продолжал майор Поликанов.
– Что за политинформация в коридоре?
– Что? Я - ничего...
– пробурчал Борис.
– Вы знаете этих людей? Вам поручено было с ними разговаривать? Что за разболтанность? Разгильдяйство. Поглядите на себя, лейтенант. Это офицерский вид?
– Дай ему поглядеть, - кивнул майор своему толстому сослуживцу.
Тот вытащил из ящика большое, невесть откуда тут взявшееся прямоугольное зеркало.
– Возьмите, - брезгливо сказал майор. Курчев положил зеркало на край его стола.
– У меня, - соврал, - экзема.
– А сифона у вас нет?
– Кажется был, но вылечили.
– Ну, так вот полечитесь еще, до двух часов, - усмехнулся майор. Понюхаем пока вас. Где его дело?
– повернулся к напарнику.
– Затирухин почесался или нет?
– Погляди у себя. Вчера чего-то присылали, - откликнулся толстый и по тону толстяка Курчев понял, что между этим зданием на набережной и тем, на окраине Москвы, пробежала какая-то кошка.
– В два часа возвращайтесь. Пропуск будет, - буркнул рыжий майор, ныряя с головой к открытой тумбе стола.
– Слушаюсь, - поднялся Курчев и оттого, что был без шапки и козырнуть, естественно, не мог, больше обычного сутулясь, вышел вразвалку из кабинета.
– Ну как?
– спросил Герой, от любопытства даже поднимаясь перед лейтенантом, будто Курчев был его временным начальством.
– Ничего. Хана, - мотнул головой Борис, решив, что в демобилизации отказано, а вызов на два часа грозит чем-то худшим, чем отказ в демобилизации.
– Ну и ну, - покачал бритой головой Герой.
"Еще счеты на мне начнут сводить с окраиной", - подумал лейтенант, не задерживаясь возле капитанов.
Перетянувшись в гардеробе портупеей, он выскочил на холод мартовской набережной, и первое, что пришло ему в голову, - позвонить переводчице. Не почему-нибудь, а просто он знал, что другого случая зайти к ней не будет, да и на набережной сильно дуло. Через проходные дворы до переводчицы было минут пятнадцать ходу.
Теперь, сидя с ней рядом на кушетке, он почти жалел, что завалился сюда. Псевдовосточные шаровары вместе с такой же блузкой не столько скрывали, сколько обещающе подчеркивали полузабытые Курчевым прелести переводчицы. Сама она была мила, даже нежна, гладила лейтенанта по щеке и, нисколько не страшась последующего, прижималась грудью к его плечу.