Демобилизация
Шрифт:
– Бог мой, чего тут запоминать?! Он же стащил из "Трех сестер". Старшая, Маша, без конца твердит:
"У лукоморья дуб зеленый..." - сказал Бороздыка.
– Нет, нет, не говорите, - запротестовал Крапивников.
– Все-таки зерно он протащил. Начальник не может быть хорошим человеком. Власть портит людей. Это зерно он протащил.
– Ну, зерно ему склюнут, - сказал Бороздыка.
– А названием выдал себя. Языка ведь не знает. Гости!...
И тут как раз ввалились Сеничкины.
– Салют!
– Привет!
–
– Давно не чмокались, Юрочка, - усмехнулась та.
– Здравствуй, Танька. Мы разводимся, - повернулась к картавящей женщине.
– В добг'ый час.
– А ты как здесь?
– строго спросил Сеничкин лейтенанта.
– Нечего тебе тут делать. Написал, что я велел?
– Здравствуй, Боренька, - отталкивая мужа, кинулась на шею лейтенанту Марьяна.
– Мы с ним разводимся!
Курчева она тоже поцеловала в губы, и он, хотя и сам выпил, услышал запах спиртного. Но ему были приятны ее пухлые и одновременно плотные, а теперь еще и холодные с мартовского мороза губы.
– Бросьте лизаться, - сказал доцент.
– Ну, ну. Не дразни солдата. Ему в казарму назад.
– Я в городе ночую, - огрызнулся Борис.
– Выпивки не принесли, а у нас кончилась, - сказал Крапивников.
– Мы, Юрочка, с банкета. Я хотела украсть бутылку, но бывший супруг не дал.
– Не смешно, - скривился доцент.
– Кто защищался?
– спросил Бороздыка, ревниво относящийся ко всем соискателям.
– Витька Поздеев.
– Христопродавец.
– Ну, уж вы слишком. Немного есть, но на полного Искариота не тянет, улыбнулся Сеничкин.
– Точно, Искариот, - засмеялась Марьяна.
– И зря бутылки не утащили. А то целых три часа: Чернышевский, Чернышевский, и еще этот, как его, Варфоломей...?
– Зайцев, - подсказал Бороздыка.
– Тоже сволочь.
– Ну, зачем же так, - улыбнулся Крапивников.
– Игоруша сегодня перебрал. Борис Кузьмич многовато принес.
– Гуляет армия, - буркнул доцент.
– Ты что, демобилизовываться раздумал? Почему не пишешь? Я же говорил.
– Он уже написал и весьма толково, - сказал Крапивников.
– Это что? Про обозника? Лучше бы, как Витька, про Чернышевского написал, раз языков не знаешь.
– Ненавижу Чернышевского, - вмешался Бороздыка.
– Почему же? Примечательная личность, - возразил хозяин.
– Никогда не читала, - влезла в разговор Марьяна.
– Помню только, что чем-то от него веет.
– Духом кассовой бойбы.
– Христопродавец, - повторил Бороздыка.
– Какая тебя сегодня муха укусила?
– удивился хозяин.
– Славянофилы, Ига, хорошие люди, но и западники тоже.
– Нищие духом!
– Игорь Александрович пытался себя взвинтить.
– Да. Дон-Кихот бый написан в Суздайе.
– Ига, сбавьте пены и найдите себе какую-нибудь женщину, а то ваша озабоченность из всех дыр лезет, - не выдержала Марьяна. Она на дух не переносила Бороздыку.
–
– Я бы поговорил с тобой, - насупился Бороздыка, вытащил из кучи сваленных пальто свое демисезонное и вдруг, повернувшись к Курчеву, точно был его начальством или научным руководителем, повелительным голосом спросил: - Вы идете, лейтенант?
– Иду, - от неожиданности Курчев тоже взял шинель.
– Куда?
– обняла его Марьяна.
– Уже в Тьмутаракань?
– Да нет. Я сегодня в "коробку". Твоя свекруха меня шуганула.
– Денег попросил?
– вызвав злобный взгляд доцента, усмехнулась она. Не надейся. Это министр так... расчувствовался...
– Брось язвить, - сказал жене доцент.
– Нет, не денег, - улыбнулся лейтенант.
– Просто мы выпили по поводу послезавтрашней смерти.
– Каждый за свое?
– полюбопытствовала Татьяна.
– Примерно.
– Курчеву не хотелось порочить родственника. Он уже насовывал на себя шинель и торопился в "коробку". Времени было половина одиннадцатого.
– Заходите завтра, - сказал Крапивников.
– Сегодня у меня шумно. Поговорить не удалось.
– Завтра - вряд ли. Завтра у меня многое решается, - ответил Борис.
– Что у тебя?
– спросил доцент. Он примостился у печки, где прежде сидел художник.
– Прошение написал.
– Эх, не так действуете, лейтенант, - улыбнулся Крапивников. Пропадет рапорт. Застрянет в нашей бюрмашине. В таких вопросах лучше на собственные силы рассчитывать. Мне лично известно около четырехсот честных способов демобилизации.
– Ну, завел!
– скривился Бороздыка. Он уже стоял в дверях.
– Ничего, подождешь. Дай поучу молодого человека. Вы, Борис Кузьмич, холостой, так что для вас все подходит. Вот, скажем, способ первый. Вы пишете командиру вашей части: я, такой-то, возмущенный наглым разбоем французских колонизаторов, проливающих мужественную кровь вьетнамского народа, призываю всех офицеров нашего полка отдать в фонд сражающегося Вьетнама шесть месячных окладов.
– Браво, - сказал Серж.
– Кащенко обеспечено.
– Да, не годится, - вздохнула Марьяна. Доцент молчал, словно его здесь не было.
– А без Кащенко ничего не выйдет, - улыбнулся Крапивников, несколько обескураженный слабостью произведенного эффекта.
– Все четыреста способов через это учреждение. Без того - служить двадцать пять, как при Николае Палыче.
– А чего-нибудь другого нет?
– спросил Курчев.
– Есть. Но тут вам придется ждать праздников, поскольку на послезавтра торжества не намечены. А вот перед первым мая вы приходите в зал, садитесь в первом ряду и поднимаете портреты Ленина и Сталина. Когда вас вызывают в "Смерш", вы с невинным видом отвечаете, что вас давно уже берет досада, почему это президиум сидит спиной к портретам. Вам жалко президиум и хотите, чтобы он тоже посмотрел на них.