День Ангела
Шрифт:
— Понаслышке, Миша, — появилась в кухне свеженькая с метели Аврора Францевна. — А подагру ты, скорее, с «Советского» наживешь. А что такого? Почему нельзя французского раз в жизни? Все, конечно, дорого, но… Вдруг кто к нам да заглянет, а, Миша?
— Кто к нам может заглянуть, по-твоему? — устало сгорбился Михаил Александрович.
— Мало ли. Вадик. Яша, Аня, если вдруг не пойдут в компанию. Светочка со своим олигархом. Я бы познакомилась с ним, давно пора, по-моему, хотя и робею. Или… Не знаю. Одним словом, принимать людей надо соответственно… Соответственно празднику и духу дома. И не ворчи, пожалуйста, ворчун. Снова небось сны смотрел, перебирал фотографии.
— Фотографии смотрел, да. И не ворчу я вовсе. А только кому мы с тобою нужны, Аврорушка? Почтовый ящик-то пуст? Пуст. Одни в нем никчемные бумажки, что сейчас принято разносить. Никто даже открыточки не прислал.
Михаил Александрович горевал и поджимал губы, раскладывая продукты в холодильнике. И не знал он, что праздник, волшебный, настоящий праздник, уже рождается в упругом смерчике метели. Что уже свалился под ветром с уличной елки снежный новогодний комочек и покатился, ведомый смерчиком, набирая массу и скорость. Покатился, полон колоссальной, скрытой до поры центростремительной силы, покатился, сметая препятствия, умыкая и канителя людей. И люди, кувыркаясь поневоле в его снежных недрах, сталкивались упрямыми лбами, узнавали друг друга под маскарадными масками, удивлялись, радовались и не расставались более надолго. И на всех должно было хватить жизни и ее драгоценных подарков.
Млхаил Александрович и Кот устроились на диване перед телевизором. Кот щурился, поджимал лапки и дремал, поводя иногда серым ухом, и Михаил Александрович тоже дремал, стараясь не подавать виду, что дремлет, а не следит за многоцветным праздничным мельтешением на экране.
Аврора Францевна, попивая чай, подумывала о салатике с крабами и зеленью, который приготовить ничего не стоит, а также о том, в какие вазочки она разложит маринады, о том, что надо бы загодя ополоснуть бокалы для шампанского и перевернуть их на полотенце, чтобы стекла вода. И еще о многих легкомысленных вещах думала она, чтобы отогнать мысли о том, что и этот Новый год им с Михаилом Александровичем придется встречать лишь вдвоем, у маленькой искусственной елочки, неловко украшенной, потому что шары и шишки совершенно неподходящего, слишком большого размера.
Ее размышления прервал продолжительный звонок. Кто-то неделикатно названивал в дверь, не принимая во внимание почтенный возраст их звонка, охрипшего уже с десяток лет назад. Аврора Францевна пролила от неожиданности чай и торопливо направилась в прихожую. Сердце у нее немножко замирало.
— Миша, Миша, звонят! — позвала она, так как супруг, никогда не ждавший чудес, не пошевелился, чтобы выбраться из диванных подушек. Аврора Францевна накинула цепочку и распахнула дверь. Странная фигура, высокая и широкая, оказалась перед нею. Дед Мороз, не Дед Мороз? Шапка и пальто подходящие, ярко-малиновые, усыпанные по свалявшемуся меху оторочки и воротника не растаявшим на нетопленой лестнице снегом. На макушке — целый сугроб. Рукавицы… Всем рукавицам рукавицы, вязанные из толстой красной шерсти с белыми снежинками, вышитыми неровным крестиком. Белоснежные седые завитки выбиваются из-под шапки. Опять же — светлые валенки в глубоких галошах, а в ногах — мешок из дерюги. Детские голубенькие глазки под седыми бровями. Щеки и нос горят морозным огнем. Только бороды-то нет! А как же без бороды? Не Дед Мороз.
— Кого же вам? — спросила Аврора Францевна очень вежливым голосом, то есть несколько свысока, в актерской манере пятидесятых годов. — Кого же вам… уважаемый? Миша-а! — растерянно оглянулась она на мужа, появившегося, слава богу, у нее за спиной.
— Эх, вот и не признала, — раздался в ответ громовой бас, — не признала, Аврора! Буду богатой на старости лет!
— Ах, господи! Ах, господи! — завозилась с дверной цепочкой Аврора Францевна. — Настя! Настя! Вот сюрприз! А я-то как же… Я-то не признала! Миша! Миша! Настя приехала!
— А я с гостинцем, — отдувалась на пороге Настя Туреева, восьмидесяти пяти лет от роду. — Михаил свет Александрович, что столбом стоишь? Принимай вот псковскую картошечку на натуральном говне, прости за грубое слово, только уж я не знаю, как еще это дело назвать. И зимние яблоки, Мишка! Их никто хранить не умеет, все уже погноили, а у меня — как с деревца. Что молчишь? Не рад, что ли?
— Еще как рад, Настя, — чуть не приплясывал, а вовсе не стоял столбом Михаил Александрович, — еще как рад! Заходи, заходи скорее! Сбрасывай все заснеженное. Вот ты какая молодчина! Взяла и приехала!
— Взяла и приехала! Не все при корове сидеть. Корову оставила я на Дусю-соседку и к вам с яблоками, с картошкой. Из сеней, картошка-то. Не помороженная. Айда чистить, ребятушки!
И захлопотала старая василеостровская квартира, всполошилась. Настин крепкий яблочный дух побежал по ней, разметал пыльную, свалявшуюся по углам шелупонь горьких воспоминаний, возмутил и возбудил Кота, и тот, почувствовав зов природы, принялся азартно вылизываться, дабы, случись здесь сейчас дама кошачьего роду, не ударить мордой в грязь.
Аврора раздала ножи, и все уселись над большим эмалированным ведром и взялись чистить картошку, доставая ее из мешка, а чищеную бросали в тазик с холодной водой. И за разговорами начистили столько, что вода вышла из берегов, а над ее поверхностью возвышалась картофельная горка.
— Ах, ты! — подосадовал Михаил Александрович, когда очередная картофелина, не удержавшись в горке, покатилась под стол. — И куда такую прорву начистили? Кто есть-то будет? Мы трое? Лопнем.
— А нос не вешай, Мишка! Вдруг да будет кому есть? Вот ты меня ждал? Не ждал. Нежданная явилась. Считай, протоптала дорожку. А по дорожке-то, по протоптанной, гости и пожалуют. Вот помяни мое слово! Если пожалуют, с тебя самые лучшие духи. Приеду в свои Большие Калоши надушенная. То-то моя Рамона удивится! Корова-то моя, Рамона. А не телефон ли, Аврора, звонит?
Телефон звонил, заливался, и Аврора поспешила на вызов.
— Вадик! — с полуслова узнала она сына. И Михаил Александрович прислушался, насторожился и над картошкой замер, переняв манеру у Кота: тот всегда сначала замирал и слушал, а потом делал выводы и потому редко бывал разочарован. И Настя тоже прислушалась, открыв рот, и косила голубеньким глазом на Михаила Александровича — рад тот или не рад звонку сына.
— Спасибо, Вадик! — слышалось из гостиной. — Мы тебя тоже поздравляем с наступающим. И ждем. Как ты можешь так говорить? Как ты можешь помешать? Еще нам не хватало спать ложиться в Новый год! К нам! К нам! Ждем тебя. Чтобы обязательно был. Да, пожалуйста! С кем угодно!
— Вадька, — кивнул Михаил Александрович, когда супруга вернулась на кухню. — И что же? Весь в делах, по обыкновению? — сдерживая нетерпение и неловко нахлобучив маску равнодушия, спросил он.
— Поздравлял. Просил, дурачок, разрешения приехать. Приедет и не один. Вот тебе отчет, Миша, — торжествующе отчиталась Аврора Францевна.
— Не один. С Оксаной, наверное, — сдержанно произнес Михаил Александрович, который невестку, мягко говоря, недолюбливал, но спрятал счастливые глаза, предвкушая встречу с приемным сыном, любимым когда-то чуть не более родного Олега.