День да ночь
Шрифт:
Граждане отдыхающие потянулись за командиром. И без сержанта разгрузили бы. Но раз ему хочется - пусть носит.
Ракитин взялся за корявые, шероховатые ручки, приподнял ящик и снова положил.
– Давай второй!
– Так ведь пятьдесят килограммов, - напомнил Лихачев.
– Как раз норма для рядового и сержантского состава.
– Клади.
– Это я не просто так, с потолка, а по науке, - стал разъяснять Лихачев.
– Если бы ученые рассчитали, что солдат может таскать на своем горбу по сто килограммов,
– А что, - ухмыльнулся Опарин, - Лихачев дело говорит.
– Я всегда дело говорю. Только к моему мнению почему-то не всегда прислушиваются.
– Клади, трепло несчастное, - оборвал его Ракитин. У Ракитина еще и голова болела.
– Как прикажете, товарищ сержант, - не стал больше возражать Лихачев и принес еще один ящик.
– Но я с себя ответственность снимаю.
– Клади на плечи, - повернулся Ракитин.
Лихачев положил ящик ему на плечи, поверху осторожно уложил второй. Сержант повел плечами, пристраивая груз поудобней и понес. Кажется, без особого труда.
– Давай и мне парочку, - сказал Опарин.
– При твоих возможностях, Опарин, можно взять три, - посоветовал Лихачев.
– Я однажды видел штангиста, как раз твоей комплекции, так он таскал штангу в двести килограммов и его наградили золотой медалью. Если ты здесь, у нас, хорошо потренируешься, то после войны вполне можешь стать чемпионом.
Спорить с Лихачевым - дело дохлое. Опарин и не стал спорить. Просто сказал: "Клади два!" Достаточно твердо сказал. Лихачев понял, трепаться перестал и положил два.
Подошел Афонин.
– Бери, что ли, три ящика, - предложил Лихачев.
– Есть возможность переплюнуть наших чудо-богатырей.
– Зачем их переплевывать?
– поинтересовался Афонин.
– Чтобы по-ударному! Как Стаханов. Как Кривонос и Паша Ангелина.
– Если не торопиться, тут работы минут на десять, - прикинул Афонин.
– Зачем постромки рвать?
– Действительно, особого смысла постромки рвать нет, - пришлось согласиться Лихачев.
– Бери два. Тоже ударный темп.
– Зачем?
– продолжал добиваться смысла в ударном перетаскивании ящиков Афонин.
– Как, зачем? А романтика трудовых будней?
– На кой она мне, - отказался от романтики трудовых будней Афонин.
– Я и без нее обойдусь.
– Ну, Афонин!
– развел руками Лихачев.
– На тебя не угодишь. Скучный ты человек, Афонин. Ударником быть не хочешь, романтика трудовых будней тебя не интересует... Бери свой ящик и неси!
К Бакурскому Лихачев не приставал. Просто спросил:
– Вам, молодой человек сколько?
– К-клади... парочку, - не захотел отставать от товарищей Бакурский.
Куда было деваться Дрозду. Здесь никому не нужен был его хороший почерк. А ему сто лет не нужны были эти ящики со снарядами. Но пришлось таскать. По два.
* * *
– Порядочек, - отметил сержант, когда последний ящик лег на невысокий штабелек.
– Маловато привезли, - сказал Афонин. Только сон начал проходить, а они уже кончились. Теперь опять спать хочется.
– Не переживай, - подбодрил его Ракитин.
– Спать не придется.
Ракитину и самому хотелось спать. Прибыли они сюда вечером и копали всю ночь. Уже рассветало, когда закончили земляные работы, и он разрешил солдатам поспать немного. А сам дежурил, наблюдал за степью. Потом оставил Опарина за старшего и отправился с Лихачевым в штаб полка, доложить капитану Крылову, что приказ выполнен, а как быть дальше, непонятно. За сутки Ракитин, может быть, минут двадцать всего и подремал в машине, пока ехали в штаб.
– Почему не придется? Что за кино такое?
– насторожился Опарин.
– Встречаем фрицев.
– Фрицам очухаться и раны зализать не меньше двух дней надо, - рассудил Афонин.
– Не должны они сунуться пока. А завтра мы им ручкой помашем, поедем отсыпаться.
– Ты откуда знаешь, что завтра?
– Ракитин всегда удивлялся оперативности солдатского телеграфа, но сейчас уже отдавало чем-то сверхъестественным.
– Представитель штаба доложил, - объяснил Опарин, и Ракитин подумал, что нет ничего естественней болтающего писаря.
– Сам говорит, слышал, как командир полка по телефону указание получил - продержаться сутки. Завтра вечером подменят. Я думаю - не врет. Ему от этого никакой выгоды.
– Сам слышал, - подтвердил Дрозд.
– Слышал... Ну-ну...
– Ракитин поморщился.
– А раз слышал, что командир полка говорит, помалкивать надо. Понял?
– Понял, - а Дрозд рассчитывал, что его похвалят.
– Я - только своим. Нам-то знать надо, - Дрозд улыбнулся, дал понять, что для своих он - всегда. И всегда можно на него рассчитывать.
К удовольствию Опарина и неожиданно для Дрозда, Ракитин рассердился.
– Ничего ты не понял! За то, что трепло - наряд. За то, что не понял - тоже наряд. Еще раз услышу, что треплешься, выгоню из расчета, к чертовой матери. Может, теперь понял?
– Так точно!
– Дрозд сообразил, что опять промахнулся и надо что-то делать, чтобы командир изменил свое мнение о нем.
Ракитин оглядел расчет: усталые осунувшиеся лица, заношенное грязное обмундирование. Лихачев ходит, костями гремит, одни глаза остались. Опарин злится все время. Даже у этой глыбы нервы расшатались. Афонин дремлет. Есть нечего, он и бережет силы. Бакурский? Бакурского не поймешь. За день не больше десяти слов от него услышишь, и по лицу ничего не угадаешь. Но тоже парню не сладко. Самый раз бы сейчас отойти для отдыха. Подкормить солдат и в баню. Ракитин не помнил, когда в последний раз был в бане. Месяца два тому назад или больше. Вроде бы незадолго перед наступлением.