День да ночь
Шрифт:
– На!
– отдал сержант железяку Лихачеву.
– В следующий раз сам соображай, что у тебя с машиной. Художник!
* * *
Ракитин на какое-то мгновение задержался на подножке "студера", окинул взглядом огневую, затем ступил на землю и, широко меряя длинными ногами поле, пошел к орудию.
С ящика, на котором сидел Дрозд, нельзя было разглядеть лычки на погонах сержанта. Но по уверенным хозяйским шагам, по тому, как смотрел на приехавшего Опарин, Дрозд понял - прибыл командир. И обрадовался. Потому что от Опарина можно было ожидать любую пакость. "Но при сержанте не посмеет, - решил Дрозд.
– Сержант должен понимать, что писарь в штабе ему
– Командир прибыл. Доложи как следует, - шепнул Дрозду Опарин.
– А то он тебе врубит. И погромче. Видишь, голова перевязана. Два раза контуженный он у нас, плохо слышит.
Два раза контуженный... От этой новости у Дрозда будто что-то оборвалось внутри, а левая нога задрожала и сама собой стала часто-часто постукивать подошвой сапога о землю. Встречал он контуженных у себя в городе еще до того, как в армию забрали. Психованные все, из-за всякого пустяка срываются, начинают орать, бить, махать без разбора палкой, потом падают в припадке. Жуткое дело. Смотреть страшно. А этот - два раза... Веселенькая здесь будет служба...
Дрозду стало жалко себя. За что такое невезение? Что за жизнь такая? Почему его послали в этот расчет, а не в какой-нибудь другой? Но характер все-таки у Дрозда был, и он решил, что уж сутки продержится. Назло им всем. И пусть они все потом застрелятся из своего орудия вместе с дважды контуженным сержантом.
Он напрягся, с усилием унял противную, унизительную дрожь ноги, поднялся с ящика, быстро проверил, хорошо ли заправлена гимнастерка, сделал несколько шагов навстречу сержанту, щелкнул каблуками, вскинул руку к пилотке и во весь голос, как посоветовал Опарин, доложил:
– Товарищ сержант! Рядовой Дрозд прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы!
Ракитин поморщился.
– Ты чего орешь? Контуженный?
Дрозд понял, что Опарин опять его "купил", но перестроиться уже не смог.
– Никак нет!
– проорал он.
– Если не контуженный, то и кричать нечего.
– Сержанту было сейчас не до Дрозда. Сержанта грызли свои заботы.
– Прибыл и прибыл. Праздновать будем потом. Документы?
– Документы в порядке, - доложил Опарин.
– Проверял?
– Конечно. Он как пришел, так сразу документы предъявил: "Смотрите, я Дрозд". Я посмотрел: правда, Дрозд.
– Хорошо. Что умеешь делать?
Дрозд понимал, что сержант спрашивает не о том, что он вообще умеет, а о том, что он сумеет делать здесь, в расчете. А что он умел?
* * *
Когда его призвали, лейтенант, который вез команду в запасной полк, спросил, у кого хороший почерк. Ему надо было составить какие-то списки. И лейтенант исходил из преподанной ему старшими начальниками мудрости: "Не делай ту работу, которую можно заставить сделать кого-нибудь другого".
Дрозд отозвался. Он и вправду имел завидный почерк. Каждая буквочка выделялась. И выстраивались они на бумаге ровненько, как будто выполняли команду "смирно" - любо-дорого смотреть. Особенно человеку военному, привыкшему к строю. Такой у Дрозда был талант.
Приехали в запасной полк, а там писанины по самые уши. Узнал командир полка, что попался ему человек с распрекрасным почерком, и сразу к себе в штаб, в канцелярию. Засадил списки составлять, приказы и отчеты писать, аттестаты заполнять. Особенно много приходилось писать, когда готовили к отправке очередную маршевую роту. Солдаты утром вставали и уходили куда-то далеко от лагерей, а Дрозд писал. Солдаты занимались строевой, а Дрозд писал. Солдаты
Случалось, он жалел себя и думал, что уж лучше бы служить вместе с остальными, чем сидеть день и ночь за этим столом. Он однажды даже обратился к командиру полка с рапортом, попросил отправить на фронт. Майор накричал на него и сказал, что отправит, только не на фронт, а на губу. На хлеб и воду. Но и там он будет писать. Такое Дрозду не светило и больше он о фронте не заикался. Понял, что все равно не отпустят. Туда мог поехать любой. А где найти человека с таким хорошим почерком, человека, который так много работает и никогда не подводит начальство? Такого год искать - не найдешь.
Но маршевые роты уходили не так часто. Бывали и свободные дни. Совершенно свободные: можно отдохнуть, сходить в гости к повару и хлеборезу, заглянуть в каптерку к кому-нибудь из старшин... Так что на должности своей Дрозд откормился, приоделся. Большие возможности появились у Дрозда. Мог, по ошибке, кого-то вычеркнуть из списка маршевой роты, и кого-то, опять же по ошибке, внести в этот список. Появилось у полкового писаря немало друзей. Уважали его не только солдаты, но и сержанты и даже старшины. Одаривал своей дружбой Дрозд не каждого. Со всякой шантрапой не якшался.
Положение в запасном полку было сложным. Люди здесь служили всякие и по-разному. Одни рвались скорее на фронт. Имелись у них, как они говорили, личные счеты с фашистами.
Другие наглухо окопались и надеялись пересидеть здесь войну: старшины, каптеры, работники пищеблоков, складов и канцелярий, нужные командирам мастера. Если их вместе собрать, хороший батальон получится. А еще имелось немало таких, которые, ни с чем не считаясь, стремились попасть в эту категорию.
Третьи, которых было большинство, просто служили. У многих из них были на исходе и силы, и терпение. Слишком тяжелой оказалась служба в лагерях, где стояли запасные полки. Да и можно ли было считать это военной службой? Солдаты занимались всем, чем угодно, но только не боевой подготовкой. В любую погоду таскали они за много километров, со станции, тяжелые бревна, а потом пилили и кололи, заготавливая дрова. Копали какие-то ямы и бесконечные траншеи, дробили камень, мыли и чистили сортиры, что-то грузили и разгружали, что-то строили. А в свободное от работы время занимались строевой подготовкой.
Кормили не густо. Кусок хлеба, "шрапнель" и чай на завтрак. Ужин отличался от завтрака тем, что давали его не утром, а вечером. На обед, кроме осточертевшей "шрапнели", полагался еще "суп-пюре картофельное". Блюдо со странным названием и не менее странным вкусом. Но черт с ним, со вкусом. Там и есть было нечего. Картофельное пюре, разведенное кипяченой водичкой до состояния супа, с тремя блестками жира на миску.
Армию государство снабжало продовольствием в первую очередь. Старались досыта накормить фронт. Служившим в тылу давали не густо, но терпимо, по военному времени. Но вряд ли больше половины скудного солдатского пайка доходило по назначению. Воровали по-черному. Воровали все, кто мог и хотел, снизу доверху. Брали, сколько могли утащить, надеясь, видно, что другие окажутся посовестливей и не выгребут все, оставят что-нибудь и солдату.