День да ночь
Шрифт:
Ракитин подошел почти вплотную. Сорвал стебелек пожелтевшей, высохшей травки, стоял, покусывая его, смотрел, как они работают.
Сколько земли перекопал Ракитин, подсчитать невозможно. Но чтобы так рыли щель, видел впервые.
Бакурский снимал очередной штык. За ним шел Афонин, выбирал осыпавшуюся землю и выкладывал ее на бруствер. И гнали они так девятый или десятый метр. Но мелко. Не больше чем на метр. Не щель, а канава.
Ракитин глядел, пытался понять, что они такое роют? И зачем?
Афонин слышал шаги командира, слышал, как он остановился. Не отрываясь от работы, ждал, пока
– Мы с Бакурским подумали...
– И вместо щели стали рыть ход сообщения, - продолжил Ракитин.
– Точно, - подтвердил Афонин.
– Понимаешь, сержант, ночью каждая светлая точка - цель. Если отсюда ракету пустить, они сразу засекут. Из щели уже не выберешься. А по ходу можно быстро перебежать и работать в другом месте.
– Далеко вы эту траншею тянуть собираетесь?
– Я бы ее до орудия тянул.
Ракитин оценил. Такая траншея - это уже кое-что. Может быть по ней и удастся выбраться. Афонин, ничего не скажешь, соображает. Мог бы, конечно, сначала и посоветоваться. Хотя, какое это имеет сейчас значение...
– Дельно, - похвалил он.
– Не знаю, как до орудия, а потянем ее, сколько сможем. Дайте и мне место. Зря я, что ли, лопату захватил?
* * *
Когда Ракитин, Афонин и Бакурский вернулись к орудию, здесь еще продолжался процесс обучения и воспитания. Возле ящиков со снарядами сидели на земле Лихачев и Дрозд, похожие друг на друга, как братья-близнецы. И у того и у другого запыленные лица со светлыми полосками на лбу и на щеках - следами стекавших капель пота. Оба без ремней, в расстегнутых до последней пуговицы гимнастерках. Обмундирование у Дрозда потеряло свежесть и щеголеватость и, хотя не достигло состояния, в котором находились гимнастерка и шаровары Лихачева, но был уже заметен первый, довольно успешный шаг к этому.
Перед ними прохаживался свеженький Опарин и поучал:
– Это только первых погода трудно. Потом человек привыкает. Некоторым даже нравится...
– Загонял мужиков, - заметил Афонин погромче, чтобы Опарин услышал.
Опарин тотчас повернулся и отрапортовал:
– Товарищ сержант, рядовые Лихачев и Дрозд отдыхают после тренировки. С ними проводится беседа о необходимости достижения высокого индивидуального мастерства.
Лихачев и Дрозд встали.
– Сдвиги есть?
– поинтересовался сержант.
– Так точно! Задачу усвоили. Старались до шестого пота.
– На седьмой пот нас уже не хватило, товарищ сержант, - добавил Лихачев.
– Но мы довольны. Работа не совсем творческая и несколько однообразная, но может помочь нанести существенный урон противнику. Именно это нас в ней и увлекает.
– Увлечений у нас сегодня будет навалом, - обрадовал солдат Ракитин.
– А сейчас отдыхать. Час отдыхать, потом все за лопаты. Рыть нам сегодня, как кротам.
– Товарищ сержант, почему бы вам не вздремнуть минут сто двадцать?
– предложил Лихачев.
– Уйти к машине, влезть в кузов и вздремнуть. Пока мы отдыхать станем, вы поспите.
Только после этих слов Лихачева Ракитин по-настоящему почувствовал, как ему хочется спать. И голова болит, и думать ни о чем толком не может, и глаза слипаются. Непременно надо было поспать час-другой.
–
– Пойду в машину, немного посплю. Старшим Опарин. Лихачев, через час разбудить.
ДЕНЬ
"Час отдыхать!" - приказал командир. И Дрозд понял, что через час ему опять подбросят работенку. Поэтому он плюнул на свой престиж штабного писаря, выбрал место, где трава показалась ему погуще и помягче, лег на спину, закинул руки за голову и стал смотреть в небо, укутанное облаками. На товарищей по оружию ему смотреть не хотелось.
Товарищи по оружию тоже разбрелись.
* * *
Бакурский занял свою постоянную позицию за бруствером. Едва он прикрыл глаза, как вспыхнули красные пунктиры трасс. "Фоккер" подкрался со стороны солнца. Бакурский только что смотрел в ту сторону, и никого там не было. На какие-то секунды отвел глаза, и именно в эти секунды появился "фоккер". Перечеркнул небо черной молнией и ударил по кабине штурмана...
* * *
Афонин принес пустой ящик из-под снарядов, положил его у стенки окопа и поставил рядом лопату. Порылся в сидоре, достал небольшой напильник и длинный тонкий оселок. Он внимательно осмотрел лопату, пристроил ее на ящике и стал точить. Т-р-р, х-р-р... Т-р-р, хр-р-р... Т-р-р, х-р-р...
* * *
Опарин хотел побриться. Нацелился пойти за сидором, где лежала бритва, но его остановил Внутренний голос и напомнил, что бритье без горячей воды - не бритье, а сплошное мучение.
Опарин не хотел менять свои планы. Но и спешить не стал. У него было вполне достаточно времени, чтобы выяснить свои отношения с Внутренним голосом, который без спроса лез во все, как затычка в дырку. Опарин так и заявил Внутреннему голосу.
Внутренний голос посчитал, что ему грубят, обиделся и сухо сообщил, что только предупреждает, а за последствия ответственности не несет.
Опарину пришлось доказывать, что о горячей воде он и сам помнит. Согреть полкотелка - дело несложное.
Внутренний голос выслушал и ехидно заметил, что сидор, в котором находится бритва, Опарин оставил на машине. А там сейчас спит сержант Ракитин. Сержант, можно сказать, сутки не спал, и только совершенно бессовестный человек станет будить его.
Теперь уже грубил Внутренний голос. Но Опарин не стал сводить счеты. Он спокойно и доходчиво объяснил, что сидор можно взять тихо, и сержант не проснется. Такое вот кино...
Внутренний голос, хорошо знал характер Опарина, не стал мелочиться частными деталями и пошел с козыря. Он заявил, что вообще не видит необходимости бриться сейчас, когда и брить еще почти нечего. Можно и до завтра подождать. Такое вот кино...
Мысль эта показалась Опарину интересной.
* * *
Лихачев в душе все еще праздновал свой переход в орудийную прислугу. Душа его резвым жеребенком скакала по полю, кувыркалась в траве, обнимала ничего не ведающих об этом товарищей. Но сам Лихачев не мог ни скакать, ни кувыркаться, ни тем более, обнимать. Попытайся он сделать такое - его бы не поняли. В лучшем случае - могли бы накостылять. В худшем - рассудили бы, что нормальный человек обниматься не полезет, а сбрендившего солдата у орудия держать опасно. И отправили бы в госпиталь, прежде чем он успеет проявить свою доблесть.