День да ночь

Исхизов Михаил Давыдович

* * *

– Слышали, что командир сказал?
– спросил Опарин. И сам же ответил: - слышали, но ничего не поняли. Считаете, что подавать снаряды - самое простое дело. Так?

– Так, - подтвердил Лихачев.

И Дрозд согласился, но молча.

– Нет, не так. Кто из вас до завтрашнего утра доживет, тот поймет. Я вас сейчас буду учить, не как снаряд подавать, а как до утра дожить. Вообще-то, это одно и то же. Такое вот кино... Опоздал ты, скажем, со снарядом всего на одну секунду. По вполне уважительной причине. Мама с папой не научили тебя, что двигаться надо быстро. Ты опоздал, а он не опоздал. И имеет полную возможность врезать! А если врежет, то у тебя тут же ангельские крылышки.

Летишь. Рядом другие номера летят. Все на землю смотрят. И видят: от орудия ни хрена не осталось. Еще бывает, какой-нибудь народный умелец подаст снаряд не тем концом. Народные умельцы все могут. Но снаряд не огурец. Огурец любым концом можно в рот запихать. А снаряд другим концом в казенник не полезет. Приходится переворачивать. А ему переворачивать не надо. Он как шарахнет! И летишь. Из расчета даже близко никого нет. Рассеялись. Случается, какой-нибудь мудрец в разгар боя задумается и начинает считать ворон. Сосчитает, потом вспомнит, что бой идет, и подаст снаряд. Но никому этот снаряд уже не нужен. Потому что он в это время как врубит! И летишь. Крылышки отдельно, сам отдельно. А внизу, где орудие стояло, вообще ничего не видно. Потому что ни хрена там не осталось. Такое неинтересное кино получается. В трех сериях... И если кто-то собирается после этого укрыться в раю и там сачковать, то предупреждаю, ни хрена у него не получиться. У ворот апостол стоит, сами знаете в каком чине у нас апостолы, и вся ваша биография у него уже отпечатана в трех экземплярах. Если хоть бы в одном экземпляре сказано, что прибыла личность, которая вовремя заряжающему снаряд не подала, он эту личность развернет и хорошего пендаля врежет.

Вот так, образно и популярно, объяснил Опарин, что для подающих во время боя снаряды самое главное - быстрота и точность. Несоблюдение этих правил может привести к печальным последствиям как для расчета, так и для орудия.

– Теперь второе. Лихачев, какую команду отдает заряжающий для подачи очередного снаряда?

Лихачеву поднадоели поучения Опарина. Он на мгновение задумался и широко распахнул ресницы.

– Очередного снаряда?

– Очередного, - подтвердил Опарин.

– Ну, заряжающий улыбается и говорит: "Уважаемый товарищ, будьте любезны, подайте мне еще один снаряд, если вас это не затруднит. Он у вас, надеюсь, очередной?"

– Че-го-о?

Лихачев охотно стал объяснять:

– Мне как-то в училище попалась книжка: "Правила хорошего тона". Так там было написано, что когда за столом просят чего-нибудь передать, горчицу там, соль или уксус, то приблизительно так и говорят. А у нас здесь тоже передать надо. Причем снаряд поважнее какой-то горчицы. И ребята в расчете мировые. Я и подумал, что хороший тон нам вполне подходит.

– "Правила хорошего тона..." - повторил Опарин, будто старался запомнить.

– Именно так называется эта мудрая и полезная книга.

– Схватишь ты, когда-нибудь, Лихачев.
– Опарин, конечно, оценил и даже, в какой-то мере, позавидовал.
– Соображалка у тебя работает, но язык когда-нибудь подведет. И схватишь... Слушайте оба. Заряжающий командует: "Снаряд!" И ему подают снаряд. Но это надо уметь. Сейчас начнем тренироваться. Буду гонять, как в настоящем бою. Чтобы научились и привыкли. Для начала снимите ремни. По уставу не положено? И хрен с ним, с уставом. Скоро вам станет жарко, а снять ремень времени не будет. Такое вот кино... У орудия больше одного ящика держать нельзя. Между станинами и без него танцевать негде. Действуем так: я заряжающий, Лихачев подносит ящики и открывает их, Дрозд подает снаряды. Каждый - точно мне в руки. Пока Дрозд передает снаряды из одного ящика, ты, Лихачев, принесешь и подготовишь другой. И учти, надо принести, а не привезти

на машине. Потому что времени у нас мало. По местам!

Опарин положил возле казенника два пустых ящика, чтобы складывать туда снаряды и опустился на одно колено.

– Пошли!
– скомандовал он.

Лихачев подбежал к штабельку со снарядами, подхватил ящик и быстро вернулся к орудию. Он сбил защелку, откинул крышку...

– Снаряд!
– потребовал Опарин.

Лихачев стал выскребать прижимающие снаряды планки. Наконец выгреб их и побежал за следующим ящиком.

– Снаряд! Раздался окрик Опарина.

Дрозд подхватил снаряд, распрямился...

– Снаряд!

Дрозд быстро шагнул вперед, передал Опарину снаряд и скользнул за следующим. Мысль автоматически зафиксировала: "Можно не передавать снаряд, а бросить его в руки. Так быстрей".

– Снаряд!
– хлестнуло, когда он опять наклонился над ящиком.

– На!

Он шагнул, хотел бросить снаряд прямо в руки Опарину, но не рассчитал и уронил на землю. Нагнулся, подхватил, снова уронил, опять подхватил, машинально стер рукавом гимнастерки прилипшую к смазке землю и положил, наконец, снаряд в протянутые руки Опарина.

Лихачев ударом каблука сбил непослушную защелку у ящика и откинул крышку.

– Шевелись!
– подгонял Опарин.
– Вы что, спите?! Танки!

Дрозд снова нырнул к ящику.

– Снаряд!
– требовал Опарин.

– Снаряд! Снаряд!
– Короткое как будто рубленое слово, повторялось, многократно и вызывало раздражение, постепенно переходящее у Дрозда в тихую ненависть.

Резкие выкрики, нет, не выкрики, а команды не давали остановиться, отдышаться, утереть заливающий глаза соленый пот. И сам Опарин изменился: щеки впали, резче обозначились скулы, а карие глаза прищурились до узких щелочек, как будто он и вправду вел сейчас бой.

Дрозд вертелся, Дрозд выкладывался, и для новичка у него получалось не так уж плохо. Только чем дальше, тем меньше слушалось его нетренированное тело, не справлялись с нагрузкой потерявшие упругость за канцелярским столом мышцы. И Лихачев чувствовал себя не лучше. Дрозд хоть по одному снаряду подавал, а Лихачев носил ящики, да бегом. У него от этой беготни с пятидесятикилограммовыми ящиками уже коленки дрожали.

– Стой!
– приказал Опарин. Отдал эту команду, когда и Дрозд, и Лихачев почувствовали, что больше не могут.
– Малый перекур.

Дрозд, где стоял, там и сел на землю. Такой нагрузочки он не получал ни разу в жизни. Лицо у писаря посерело. И обмундирование тоже стало серым. Только на рукавах темнели пятна снарядной смазки.

А Лихачев лег, прижался взмокшей на спине гимнастеркой к прохладной земле и положил ноги на пустые ящики.

Они едва отдышались, едва начали приходить в себя, когда Опарин посмотрел на часы.

– Кончай перекур! К бою!

Команда подняла, казалось совсем обессилевших солдат. Один бросился к открытому ящику, другой - к штабельку, где лежал боезапас.

– Отставить!
– остановил их Опарин.
– Меняемся! Лихачев - подавать снаряды. Дрозд - подносить ящики.

* * *

Впереди был почти весь день, но и дел предстояло выполнить немало. Вырыть щели, потом укрытие для машины, снять заводскую смазку со снарядов, пристреляться... А приедет новый комбат, он еще что-нибудь придумает. Не может такого быть, чтобы комбат не придумал, чем солдату заняться.

Афонин и Бакурский все еще рыли дальнюю щель.

Обычно щели роют экономно. Метр пятьдесят в глубину, семьдесят сантиметров в ширину и два метра в длину. Вполне достаточно, чтобы три человека могли ненадолго укрыться от артобстрела или бомбежки. Здесь, на двоих, хватило бы и полтора метра в длину.