День рождения
Шрифт:
Губайдуллин привык разговаривать с Петровым по-дружески, и поэтому его задел этот официальный командирский тон, но, подумав, он понял, что не следовало задавать лишних вопросов, и почувствовал себя очень неловко.
Время от времени с вражеской стороны начинался пулеметный обстрел. Зеленоватые огненные струи пронизывали ночную тьму. На нашей стороне шла под покровом темноты подготовка к отражению очередной немецкой атаки: подносили ящики с патронами и снарядами, отправляли раненых в санчасть…
К полуночи с обеих сторон установилась тишина, напряженная, зловещая.
Губайдуллин
Петров присел возле него, молча курил папиросу и думал о чем-то, потом тронул друга за плечо:
— Спишь?
— Нет.
— Почему молчишь? Не обиделся?
— Никак нет, товарищ комэска! — прошептал Тимергали.
— Ладно, не сердись. Очень важно знать, когда и как себя держать. Дружба дружбой, а служба службой, как говорится. Хорош ли, плох ли, а ведь я командир, — начал оправдываться Петров, но Губайдуллин перебил его:
— Не надо, Михаил Михайлович… Миша… Я понял. Я сам виноват.
— Ты вот что… Будешь исполнять обязанности политрука. Больше некому. И не имеешь права отказаться. Понял?
— Понял, — ответил Тимергали.
— Ну вот и хорошо. — Петров устроился рядом, свернулся под шинелью и затих. Как он ни устал, сон долго не шел к нему.
— Я тоже не могу заснуть, — сказал Тимергали.
— Думаешь?
— Думаю, Миша.
— О чем думаешь?
— О том, что должен делать в таких условиях политрук… да и вообще… о прошлом, о будущем…
— Знаешь, я хотел сказать тебе… — Петров повернулся к Губайдуллину: — Если тебе удастся выжить, а я… В общем, постарайся повидать мою маму. Она у меня удивительно хороший человек. Расскажи ей все. Зоечке скажешь, что я любил ее беззаветно. Скажешь, что всю жизнь я хранил в своем сердце горячую любовь к ней одной.
— Да брось ты, сам расскажешь.
— Не перебивай.
Тимергали не хотел больше слушать заветов друга, даже рассердился:
— Что ты сегодня такой? Из окружения вышли, от смерти спаслись! А теперь-то мы со своими!
— Кто знает. Я сужу по обстановке, по положению эскадрона, — Петров приблизил губы к уху друга и понизил голос: — Я тебе честно скажу, наше положение и в самом деле неважнецкое. Некого поставить заместителем комэска. Один старшина, четыре сержанта, меньше половины личного состава эскадрона… Они по-настоящему не обучены военному делу, устали… Много легкораненых… Вдобавок очень плохо с оружием и патронами. Осталась одна пушка, два ПТР, три пулемета… Вся надежда на гранаты. Если не подоспеет помощь, не знаю, сколько мы сможем продержаться,
— А как у соседей?
— У них тоже положение тяжелое. Против танков на лошадях не поскачешь! Тактика гражданской войны устарела. Технику надо. Тогда можно врага победить. А для этого нужно время. Пока же только страшная ненависть наша к фашистам дает возможность нам защищать Родину. Ты же сам сегодня видел. Почти голыми руками бились наши ребята с вооруженными до зубов фашистами. Если бы у нас была техника! Да при пашей отваге мы бы их так проучили!
— Где же взять оружие, если его нет?
— Да, приходится довольствоваться тем, что есть.
На бруствере,
Ночь прошла спокойно. Фашисты, которым за минувшие сутки крепко досталось, с наступлением рассвета не очень беспокоили. Но командиру эскадрона не нравилась эта необычная для фронта тишина. Его волнение передалось и ближайшим помощникам, старшине Третьяку и Губайдуллину.
— Фашисты почему-то притихли. Ждут подкрепления? — предположил Третьяк.
— Похоже на то, — согласился Петров.
Во время обеда вызвали в штаб полка командира второго эскадрона Петрова и временно исполнявшего обязанности политрука Губайдуллина.
В блиндаже, где располагался штаб, все уже собрались. Когда вошли запоздавшие Петров и Губайдуллин, майор Балдыпов подошел к висевшей напротив стола карте, испещренной цветными карандашами.
— Товарищи, я только что вернулся из штаба дивизии, — заговорил майор. — На северо-западе немцы прорвали линию обороны Крымского фронта. В настоящую минуту фашистские банды приостановлены казачьими полками. Пехотные войска, которых мы ждали, отправлены в Феодосию, на помощь казакам. Наша 72-я Кубанская дивизия совместно с черноморскими моряками должна сама начать наступление. Такова цель, которую поставил перед нами командующий Северо-Кавказским фронтом. И мы будем наступать.
— Товарищ командир полка, можно задать вопрос?
Взоры всех командиров обратились на незаметного, щуплого Петрова.
— Можно.
— Я здесь новый человек. Если ошибаюсь, заранее прошу меня извинить. — Петров поколебался немного. — Вы, товарищ майор, верите в реальность приказа, не подкрепленного необходимой помощью?
Командир полка изменился в лице:
— Я солдат. Не забывайте, что для солдата приказ — это закон. — Затем добавйл смягчившимся голосом: Если бы я не знал о вашей храбрости во вчерашнем бою, я счел бы вас демагогом п трусом.
В комнате установилась напряженная тишина.
— Еще какие есть вопросы?
— Нет.
Балдынов объявил приказ о наступлении.
Когда командиры и политработники разошлись, Илья Васильевич Балдынов остался в блиндаже один. Он упрекал себя за то, что выговорил старшему лейтенанту, осмелившемуся задать совершенно правильный вопрос.
Разве виноват командир полка, если ему приказывают? Да, его, Балдынова, приказ был неконкретным, приблизительным. Силы противника не были учтены, и Балдынов излагал лишь то, что предписывалось ему командиром дивизии. Комдив Книга опытный командир, он прошел огонь гражданской войны, от рядового дослужился до генерал-майора. Обстановку Книга знает не хуже других. Но где же взять необходимую военную технику, когда ее нет? А сказать подчиненным, что отдавать такой приказ вынуждает острая необходимость, Балдынов не имел права.