День рождения
Шрифт:
— Постараюсь. Вы еще долго будете здесь?
— Программу курсов уже почти закончили. Присвоят нам воинские звания — и разъедемся по частям.
— Попрошусь в твою часть. — Подумав немного, Лейла добавила: — Конечно, если ты согласен…
— Всей душой! — Миннигали прижал к груди маленькие мягкие руки девушки.
— Пока я не прощаюсь, милый, — сказала она, уходя, — Завтра я приду в это же время.
После ухода Лейлы Миннигали стало тоскливо, он сразу стал ждать завтрашней встречи. «Эх, Лейла, Лейла!.. Ты не выходишь у меня из головы! Не заметил, как влюбился
На другой день в это же время он уже стоял у проходной. Но она впервые не сдержала слова.
Лейла не пришла ни на третий, ни на четвертый, ни на пятый день…
Перед отправлением на фронт Миннигали — в новой гимнастерке с зеленым эмалевым кубиком в петлицах, в новых блестящих сапогах — отправился в город.
Город был по-осеннему уныл. Желтые листья лежали на тротуарах. Миннигали торопливо шел к дому Лейлы.
Вот он на знакомой улице. Но все здесь казалось не таким, каким было раньше… Везде запустение. Опавший сад выглядел так, будто его давно не касалась рука человека.
На стук вышла седоволосая старушка. Увидев Миннигали, она сразу же сказала:
— Вам Лейлу? Ее нет. Она ушла на фронт.
Прозвучало это так, словно девушка ушла в магазин или в кино.
— На фронт? Разве не на курсы медсестер?
— Нет. Она отказалась учиться па курсах.
— Почему?
— Пришло известие, что отца тяжело ранило. И это все решило.
— А куда ее направили?
— Не знаю, — покачала головой женщина.
— Можно повидать мать Лейлы?
— Вы знаете, она сейчас работает в госпитале, там лежит ее муж.
— Вы знаете ее адрес?
— Не знаю. Больше ничем не могу вам помочь.
Миннигали выбежал па улицу. Ему показалось, что город опустел. Ему никуда больше не хотелось идти. На сердце было тяжело, оставалось надеяться, что вскоре будет письмо от Лейлы.
VIII
Хабибулла проснулся от шума дождя. Крупные капли ударялись о стекла, стекали струйками… «Надолго зарядил. Погибнет урожай. Нет чтобы до конца уборочной погода постояла!»
Стараясь не будить Малику, он осторожно встал, оделся и вышел на улицу.
На дворе темно. Дует холодный ветер. По небу плывут тучи с вершин Карамалинских гор. А дождь льет без конца, будто хочет затопить всю землю. Внизу, под обрывом, шумит и пенится Уршакбаш, поднимаясь от прибылой воды. Деревня еще спит…
Все пригодные к службе мужчины ушли на фронт, жизнь изменилась. Не слышно ни смеха, ни песен, ни игр. Замолкли гармоники и мандолины, которые раньше своими звонкими голосами оживляли улицу. Безрадостно текли однообразные, тревожные дни. Война вошла в каждую семью, над всеми нависла беда. Сколько уже молодых вдов оплакивали своих суженых! Сколько сирот… Конца краю не видать этой проклятой войне, наоборот, она все шире разевает свою ненасытную глотку… Линия фронта, отмеченная красными флажками на карте в правлении колхоза, показывает, как враг захватывает город за городом, область за областью, целые
Тимергали тоже отступает. Много времени прошло уже с тех пор, как получили они с Маликой последнее письмо от него. Был жив, здоров. Душа человеческая никогда не бывает спокойна. Сколько еще жертв и горя впереди? Где найти силы, чтобы победить врага? Колхоз быстро нищал. Стадами гнали в Раевку и сдавали коров, коз, овец, лошадей. Клети опустели, запасы хлеба, которых хватило бы на несколько лет, исчезли.
Нет рук собрать богатый урожай. Много ли могут выработать женщины, старики и дети? И еще этот дождь мучает. Хотя бы ненадолго прекратился. Или дно отвалилось у неба?
Звеня ведром, вышла на крыльцо Малика. Увидев мужа, который, накинув на плечи казакин, стоял на крыльце, рассердилась:
— Ну что ты, отец, как маленький! Простудишься ведь!
— Ладно, ладно, подои живее корову да чай поставь. На работу надо, — сказал Хабибулла.
— В такую слякотную погоду какая же работа?
— Сложа руки сидеть нельзя. Не забывай, мать, война идет. Твои сыновья на фронте. Кто им поможет воевать? Думаешь об этом?
— Думать-то я думаю. Как вспомню своих стригунков — душа замирает… — Малика заплакала. Теперь она всегда, когда начинала говорить о сыновьях, не могла удержать слез. Утирая кончиком платка глаза, она захромала с подойником через двор.
Дождь понемногу утихал. Утро прояснилось. Пропели запоздалые петухи. Полаяли и замолкли собаки. Деревня просыпалась.
Хабибулла ругал себя, что понапрасну разбередил жену. Он быстро пошел через двор в коровник.
— Аба-а… Крыша-то, смотри, протекает! Беда-а… Солома тонковата стала. Прохудилась. Надо перекрывать… Перекрывать надо… Только вот времени нет. — Хабибулла так удивлялся прохудившейся крыше, как будто видел эти дыры впервые.
Малика, доившая корову, не отвечала.
— Мать, ты расстроилась?
— Да нет.
Хабибулла вздохнул полной грудью:
— Ладно, не горюй.
Зная характер мужа, который всегда вот так погорячится, а потом кается, Малика улыбнулась про себя: «Точно как Миннигали, такой же самовар, закипит-закипит и отойдет».
— Да не горюю я.
— Что же ты все плачешь? Не горевала бы — не плакала.
— По сыновьям скучаю. — Малика сидела, упершись головой в коровий бок, руки ее привычно работали. Голос у нее опять задрожал. — Ложусь — о них думаю, встаю — о них думаю. Были бы только здоровы. Каково им там без материнской заботы? Сыты ли, одеты ли, обуты ли? В тепле ли они, мои сыночки?
— Солдаты голодать не будут, их обеспечивают, как надо, — сказал старик уверенно.
— Да-да, атахы. — Малика с трудом поднялась, держась рукой за поясницу. — Для того мы и трудимся, чтобы наши дети там не голодали. Лучше уж сами как-нибудь обойдемся, а они пусть сыты будут. И это молоко пойду сдам.
— Задание разве не выполнила?
— Давно уже выполнила. Все равно не могу не сдавать. Это для сыновей. Я думаю, матери сейчас все готовы отдать для сыновей.
— Правильно, старушка. Мы-то перебьемся. Много ли нам с тобой надо?