Deng Ming-Dao
Шрифт:
Здесь же, в Питтсбурге, жизнь мчалась, словно экспресс. Земля была покрыта коркой асфальта и бетона, стальные столбы пронзали ее насквозь. Деревья, как и саму природу, сосредоточили в точно отмеренных отверстиях тротуарного панциря, животных быстро разобрали по видам и определили в $№парки. Люди мчались в автобусах и автомобилях, чтобы начать свой восьмичасовой рабочий день, расписанный по минутам. Восемь часов. Работа. Цифры. Никакой поэзии. Восемь. На работу – в восемь, отработать – тоже восемь, под слепящим сиянием ламп дневного света, в потоках искусственного ветра из железных систем подачи воздуха, в одежде из химикатов, съесть свой рацион из продуктов, которые, верно, никогда не дышали, не ходили по настоящей земле, которым не довелось пустить
Неужели кухня со знакомой пищей, неужели новая семья, в которой все говорят на языке твоей родины, – это твой новый дом? Неужели родной очаг – это черные волосы, округлые лица, смуглая кожа цвета амбры, ониксовые глаза и смех? Глупая шутка с непереводимым смыслом, дурацкая, но вместе с тем невинная – совсем как дома. Еда так и оставалась едой, но это особое чувство, когда просто говоришь, когда лепишь вместе потрясающие, восхитительные слоги, известные тебе с детства, когда играешь свою роль, которую тебе отвели старейшины, когда собираешься вместе при малейших признаках несчастья, делая при этом особые жесты, в соответствии с обычаем, таким древним, что все уже стало практически врожденным, – о, это была особая, пряная приправа, настолько душистая, настолько сводящая с ума своим изумительным вкусом, что безумные воспоминания заставляли глаза подниматься к небу в немом восхищении!
Что же касается китайцев Питтсбурга, они до сих пор продолжали жить в том ритме, который установился еще в девятнадцатом столетии, когда люди приезжали в Соединенные Штаты, чтобы строить здесь железные дороги, искать золото в шахтах, заниматься сельским хозяйством и ловить рыбу. Лишь немногих увезли сюда силой; другие отправились на чужбину лишь в отчаянных попытках заработать деньги. Десятилетиями борясь с нуждой, они отчаянно трудились, чтобы сложить по крупицам свое богатство. Кое-кто мечтал вернуться домой богачом. Другие работали, чтобы привезти на запад свою жену или семью.
Все разрывались между родиной и чужбиной,- никто не избежал мучительного ощущения, что оставил все любимое и ценное далеко за морями. Каждый из них упрямо верил, что тяжелый труд и самопожертвование позволят им однажды реализовать свои самые сокровенные мечты. Не стал исключением и Сайхун: как и другие, он попал в общую струю иммигрантских надежд. Он также искренне отсылал деньги, надеясь таким образом поддержать своего учителя и двух служек, ибо теперь он был их основным источником доходов. Он также трудился, утешая себя идеей о том, что работает во имя далекой цели, отделенной океаном от прекрасных воспоминаний прошлого.
Даже проснувшись в воскресенье утром, Сайхун все еще продолжал размышлять о пейзажах своего детства, о счастливых моментах в саду дедушки. Он вышел в задний дворик, и его тут же окутала волна теплого воздуха, слегка отдающего рекой. Персиковое дерево уже почти полностью зазеленело, и Сайхун с удовлетворением отметил, что с виду саженец выглядит здоровым. Сзади хлопнула сетчатая дверь – это дядюшка Уильям направился по тропинке к гаражу.
У дядюшки Уильяма, осанистого старика лет семидесяти, была круглая голова, чуть седеющие волосы и серебристая щетина на грубом лице. Он позвал Сайхуна помочь ему с машиной. Вообще-то дядюшка Уильям никогда не позволял никому даже прикасаться к его «бьюику», но Сайхун в любом случае был обязан подчиниться просьбе старшего. Старик просто не упускал возможности лишний раз похвастаться самым главным своим приобретением. Сайхуна он позвал для того, чтобы тот закрыл дверь гаража; но любому стало бы ясно, что больше всего дядюшке в этот момент нужен был паж для проведения несомненно королевской церемонии. Дядюшка Уильям любовно протер бамперы, проверил давление в шинах с белым ободком. Также методично он поднял складывающийся верх, проверил радиатор, потом убедился в достаточном количестве масла. Убедившись в том, что все в порядке, он забрался на сиденье водителя и аккуратно вывел машину из гаража.
Сверкающий лимузин нефритово-зеленого цвета выкатился на солнце, и дядюшка Уильям повел его вдоль аллеи к переднему крыльцу дома. Сайхун остался закрыть дверь гаража; потом ему предстояло вернуться в дом и торжественно объявить, что все готово. Тетушка Мейбл, нарядившись в цветастое, яркое платье, подхватила корзинку для пикника и гордо прошествовала к выходу.
За эту минуту-две дядюшка Уильям уже успел выключить двигатель автомобиля – чтобы не расходовать бензин напрасно на холостом ходу, объяснял он, после чего принимался снова разогревать двигатель. Как ни требовала тетушка Мейбл, чтобы он не выключал мотор, ожидая ее, дядюшка Уильям всегда ожидал их как свидетелей прогрева двигателя, на который отводилось ровно пять минут.
Первая остановка, как всегда, была у молочного магазина неподалеку от Шенли-парк.
– Как?! Опять? – с отчаянием воскликнула тетушка Мейбл. – Каждое воскресенье одно и то же! Опять это мороженое!
Тетушка Мейбл, внушительных размеров мадам с широкой костью, всегда любила жаловаться. Дядюшка Уильям, который был женат на ней более сорока пяти лет, по этому поводу усвоил древнейшую стратегию мужчин: молчать. Он знал, когда нужно хранить молчание (он часто шептал Сай-хуну, что, если бы не это его совершенное чувство своевременности, не бывать бы их долгому браку), – но пока он вел машину, ни в какие споры не вдавался. Сайхун тоже хранил молчание. Ему мороженое нравилось.
В лавке молочника все трое взяли по вафельному стаканчику. Несмотря на свои жалобы, тетушка Мейбл редко упускала возможность полакомиться сладким холодным лакомством. Больше всего ей нравилось клубничное, хотя они вместе с Сайхуном нередко пытались экспериментировать со всевозможными вкусовыми добавками. Дядюшка Уильям, как истинный приверженец классики, неизменно требовал себе двойную порцию ванильного.
Почти всю свою жизнь дядюшка Уильям проработал в ресторанах – сначала официантом, а потом и владельцем нескольких ресторанчиков, которые, впрочем, не принесли ему ни денег, ни успеха. Даже удалившись на покой, он иногда подрабатывал в ресторанах, когда там случалась горячая пора. Он всегда настаивал на том, что ему нужно открыть свое дело; но крайний индивидуализм характера и нежелание идти на компромиссы всегда оказывались непреодолимыми камнями преткновения. Если бы не финансовая поддержка жены в сочетании с ее умением планировать расходы, дядюшка Уильям легко скатился бы на самое дно нищеты, преследуя свою голубую мечту.
Именно тетушка Мейбл во время депрессии 1929 года первой настояла вернуться в Китай и упорно ожидала, когда же наступит экономически благоприятная ситуация, чтобы вернуться в Америку. В последующие годы она зарабатывала себе на жизнь, работая прачкой. Постепенно она открыла свой небольшой магазинчик на Ист Огайо-стрит. Потом на сбережения тетушки они купили кое-какую недвижимость, так что старость они встретили более-менее уверенно. Дядюшка Уильям с удовольствием – но без всякого интереса – любил вспоминать о правах собственника; но больше всего ему нравилось ездить на своем «бьюике» вдоль Северного побережья.
Расслабившись за мороженным, тетушка приобрела почти девический вид. Всю неделю она казалась рассеянной и озабоченной, занимаясь домашним хозяйством, собственностью да дядюшкой Уильямом. В свое время она была весьма статной женщиной крестьянского телосложения, однако с возрастом постепенно начала ковылять и слегка уменьшилась в росте. За время работы прачкой ее руки никогда не высыхали от воды и мыла, и теперь артрит изуродовал ее руки, согнул кости и тело. Сайхун часто делал ей массажи, используя всевозможные мази и притирания, – но разве может снадобье повернуть вспять годы такой жизни! Тяжелый труд проявился морщинами на лице тетушки Мейбл, посеребрил ее волосы (с перманентной завивкой, но никогда не крашенные), согнул некогда прямую спину. Лишь выбираясь на воскресную прогулку, тетушка Мейбл немного приободрялась. Она смеялась, улыбалась и счастливыми глазами смотрела на густую зелень деревьев.